Мои южные ночи (сборник) - читать онлайн книгу. Автор: Ольга Владимировна Покровская cтр.№ 50

Утром, когда мы возвращаемся домой, Костя хвалит меня:

– Молодец! Умница моя. Овощи, как же… Мак он вез со скрытых маковых полей. И как только вынюхала?

Я мотаю мордой – не рассказывать же ему про баклажаны, все равно не поймет. А Костя смеется и вдруг порывисто обнимает меня за шею и говорит в шерсть:

– Что, Найда, мы с тобой еще повоюем, а? Еще принесем Родине пользу?

И смеется. В первый раз на моей памяти по-настоящему громко смеется, а не дергает углами рта.

После мы с ним пируем. Он наливает мне вкуснейшего супа – не такого, конечно, как тот, которым кормила меня Любимая, но тоже густого и вкусно пахнущего мясом. И сам выходит на крыльцо и садится на ступени с тарелкой.

Мы вместе едим и поглядываем друг на друга, довольные проделанной работой. И Костя говорит, как всегда, слишком громко:

– Ты, Найда, настоящий боевой товарищ. Эх, жаль, в Осетии у меня такого не было.

Наконец, доев и потрепав меня по холке, Костя говорит:

– Пойду вздремну немного. Ты тоже отдохни, Найда. Устала, а? Молодчина какая, целый картель раскрыть помогла.

Он тяжело поднимается и, забрав тарелку, уходит в дом.

Он тоже устал: они с Василием и другими ребятами задерживали этого водителя и его подельника, сидевшего в кабине. Допрашивали их, вызывали машину, увозили куда-то. Много говорили про мешки из кузова, в которых оказались маковые коробочки, которые везли с полей Дагестана в Грузию.

Я смотрю ему вслед, затем опускаю морду в миску и продолжаю есть похлебку. Но еда уже не кажется мне такой умопомрачительно вкусной. Голова тяжелая, а глаза так и норовят закрыться. Наконец, наевшись, я отхожу от миски, нахожу солнечное пятно на земле и ложусь в него, чувствуя, как приятно отогревается больная лапа.

Я закрываю глаза и вижу солнечные лучи, пронизывающие плавающие в синей воде облака. Чувствую хвойный запах леса и теплый и солнечный – прогретого песка. В морду мне бьет веселый ветер, сулящий впереди прекрасный день, множество удивительных открытий и радостных приключений с моей Любимой.

Хозяйка моя, Любимая, Единственная, я помню тебя! Пускай я забыла, какая у тебя была морда, какие глаза. Пускай я даже не знаю, существовала ли ты на самом деле или всегда приходила ко мне только ночами. Но здесь ты всегда улыбаешься мне, и зовешь, и обнимаешь, и в моей груди поднимается волна сумасшедшего восторга. Мне хочется носиться вокруг тебя, запрыгивать всеми лапами, петь от счастья. Ведь здесь я знаю, что мы с тобой всегда будем вместе, что никого и никогда я не буду любить так же сильно, так преданно и никто не будет так же самоотверженно любить меня в ответ.

– Буня! – зовешь ты меня. – Бунюшка!

То самое имя! Нежное, ласковое имя, которым меня не называл больше никто.

И я несусь к тебе на всех парах, загребая лапами песок, несусь, ошалев от счастья. Но голос твой раздается громче:

– Буня! Буня, радость моя!

И песок у меня под лапами начинает осыпаться, бледнеет синее озеро, рассеиваются высокие очертания сосен. Я открываю глаза и снова слышу этот голос:

– Буня, Бунюшка, проснись, собака моя! – а затем голос срывается, захлебывается рыданиями.

А я одурело моргаю со сна, и мне кажется, что солнце, то самое, что приходило ко мне ночами, взошло наяву прямо перед моими глазами.

* * *

Я помню, моя девочка, как пахнет твоя шкурка – молоком и медом, совсем как у маленького ребенка. Я и не знала раньше, как пахнут любимые дети, но слышала, что именно так: чудесной смесью молока и меда. А ты пахнешь еще и хвоей, когда мы возвращаемся с прогулки, холодной речной водой и свежестью. Так пахнет счастье. Счастье, которое у меня украли.

Я помню твои крохотные клычки, только сформировавшиеся, яркие, белоснежные, дерзкие, для меня всегда блестящие в озорной ухмылке.

Я помню, как ты впервые запела, зажмурила глаза и заголосила во все горло. На самом деле это следовало бы назвать собачьим воем, но я-то знала, что ты поешь. Поешь от счастья, от переполнившего тебя восторга и избытка любви, и поешь для меня…

Я до сих пор чувствую, как ты прижимаешься ко мне своим горячим боком, чтобы и во сне ощущать мое присутствие, и вдруг начинаешь бежать, сучить лапками и повизгивать от напряжения. С тех пор, как ты пропала и я стала тебя искать, многое изменилось. Мир людей, коллеги меня не понимали, и мне тяжело было с ними общаться. Просто, знаешь, им не объяснить, каково это – потерять свою собаку. Им не объяснить, ведь они, наверное, никогда не любили…

Буня моя, сокровище мое, где ты? Я потеряла покой и сон, я не спала почти год с тех пор, как тебя у меня отобрали. Я найду тебя, даже если на это уйдет вся моя жизнь и все мои нехитрые сбережения. Я найду тебя. Только не забывай меня, твою хозяйку, моя единственная собака, самая преданная и самая любимая.

Так думала я, глядя в окно, на проносящиеся мимо горные вершины, сосны и редкие домики, пока приставленный ко мне от телеканала водитель Бека вез меня к небольшому поселку на самой границе с Грузией. Я нисколько не лукавила в этих своих мыслях: с недавних пор мир людей действительно перестал быть для меня близким и понятным. После того как я объявила в редакции, что не смогу поехать в Сирию, коллеги, еще недавно казавшиеся мне если не друзьями – все-таки я всегда была достаточно замкнутым, тяжело сходящимся с людьми человеком, – то добрыми приятелями, разом стали для меня чужими. Я не могла не слышать раздававшиеся за моей спиной смешки, не могла не ловить косые взгляды, не реагировать на перешептывания:

– Совсем помешалась на своей собаке, чокнутая!

– Ты подумай, от командировки отказалась. Зачем только было к главному ходить, пороги обивать – возьмите меня в группу, возьмите.

– Ну а что вы хотите? Мужика нет, детей нет. Надо же какой-то смысл в жизни себе придумать. Вот и двинулась на животном.

Последнее чаще всего говорила Лиза. Да-да, та самая Лиза, по чьей вине у меня и украли мою Буню. Та, чьей безалаберности я и была обязана годом отчаяния, бессонных ночей и бесплодных попыток отыскать мою девочку. Кажется, именно ее слова окончательно дали мне понять, что нужно бежать отсюда. Из этого проклятого города, от пустых, черствых, недалеких людей. Мысль, зародившаяся в моей голове еще после разговора с Федюней, который я часто вспоминала, постепенно крепла и оформлялась в твердую уверенность. И в конце концов я приняла решение уехать подальше отсюда. На Кавказ, куда вели следы единственной живой души, которая любила меня и которую я любила в ответ самой преданной и искренней любовью.

Я снова явилась на ковер к главному, который после моего финта ушами разговаривал со мной сквозь зубы. Мне, впрочем, это было все равно, в руках я держала уже напечатанное заявление с просьбой отправить меня в Сунжегорск в качестве собственного корреспондента. И если бы Сергей Петрович отказался мне его подписать, я готова была уволиться, уйти в никуда и отправиться в те неведомые края сама, без всякой помощи и поддержки.