Ему смертельно хотелось закурить, но чтобы сдержаться, Трою не нужно было запрещающего знака на двери — он давно привык проводить целые дни в одной комнате с чудаком, помешанным на чистом воздухе. Больше всего его раздражало то, что старший инспектор в свое время сам смолил сигареты раз пятьдесят на дню. Раскаявшиеся курильщики (как и раскаявшиеся грешники) — прескверный народишко. «Не довольствуясь блистательным совершенством собственной жизни, — подумал Трой, — они желают непременно разделаться со всеми, кто упорствует в заблуждениях. И абсолютно не думают о возможном побочном эффекте своих действий». Когда Трой представил себе, как свежий воздух вторгается в его бедные легкие, лишенные защитного никотинового покрытия, его просто передернуло. Пневмония — это меньшее, чего можно ожидать в самом скором времени. Чтобы обезопасить себя от таких страшных последствий, он курил в приемной, в туалете и везде, где только можно, когда поблизости не было начальника. Чтобы никто к нему не приставал, он перешел с «Кэпстона» без фильтра на «Бенсон энд Хеджес» с фильтром, попутно побаловавшись «Житаном». Мысль, что он курит французские сигареты, восхищала его гораздо больше, чем сами эти сигареты, и, когда Морин сказала, что от них воняет хуже, чем от напуганного скунса, он без сожаления от них отказался.
Сержант прочел только свидетельские показания, но не оперативные отчеты. Час назад он присутствовал при допросе Смаев. Дэвид пришел первым и спокойно заявил, что не отклеивал ленту от лезвия бритвы и не видел, чтобы кто-нибудь это делал. Его отец сказал то же самое, но гораздо менее сдержанно. Он краснел, горячился и озирался по сторонам. Это не означало, что он виновен. Трой знал, что многими невиновными людьми, которых для проформы допрашивают в отделении полиции, овладевает совершенно необоснованное чувство вины. Однако же… Смай-старший был в явном смятении.
Трой услышал, как Барнаби издал неясное урчание. Он собирался с мыслями.
— Его последнее слово, сержант…
— Какое, сэр?
— «Спятил». Странно, не находите?
— Да. Я уже задумывался над этим. — Трой вежливо дождался одобрительного кивка, затем продолжил: — Возможно, кто-то спятил? И все закончилось перерезанным горлом? Или сам Кармайкл спятил? Что он делал, когда все они… тренировались?
— Репетировали. Да. Кажется, все согласны, что последняя сцена прошла, как обычно…
— Ну и кто тогда спятил? Я уже задумывался, не сам ли он отклеил ленту?..
— Нет. Наименее вероятно, чтобы он покончил с собой.
— Я имел в виду, что, если он отклеил ее по какой-нибудь своей дурацкой причине? Возможно, хотел устроить кому-нибудь неприятность. А потом, в суматохе — со всей этой музыкой и прочим — просто забыл. Возможно, что он именно про себя хотел сказать: «Спятил».
— Довольно неправдоподобно. — Трой выглядел таким удрученным, что Барнаби добавил: — Я и сам ни до чего не додумался. Но перед смертью он пытался нам что-то сказать. Наверняка что-то существенное. Я бы сказал, очень важное. От этого мы и должны отталкиваться. — Он хлопнул рукой по стопке с оперативными отчетами. — Есть одна-две неожиданности. Начать с того, что на бритве, которую предположительно проверила Дирдре, а потом трогал неизвестный злоумышленник, остались отпечатки пальцев, принадлежащие только одному человеку. Мы их, конечно, проверим, но они наверняка принадлежат покойнику. Все мы видели, как он взял бритву и использовал по назначению. А теперь, поскольку у Дирдре не было никакой причины стирать собственные отпечатки…
— Тем не менее, сэр, она могла догадаться, что мы так подумаем. И по этой причине стереть отпечатки.
— Сомневаюсь. — Барнаби покачал головой. — Это свидетельствовало бы о такой хитрости, какой Дирдре, по-моему, не обладает. А я ее знаю десять лет. Помимо всего прочего, у нее очень отчетливые понятия о добре и зле. Для ее возраста весьма старомодные.
— Ладно, нам и без того хватает подозреваемых.
Барнаби не был в этом столь уверен. Несмотря на большое количество людей, которые расхаживали туда-сюда среди декораций, человек, вернувший бритву в первозданный вид, должен обнаружиться среди горстки близких знакомых покойного. Он считал совсем невероятным, чтобы злоумышленником оказался, к примеру, кто-нибудь из юных рабочих сцены, хотя у него имелись их показания на случай, если бы ему захотелось отработать эту версию. Он чувствовал, что вне подозрений должны остаться исполнители вторых ролей, которые раньше не знали покойного и вступили в труппу только на время постановки «Амадея». Оставив пока тех и других как запасной вариант, Барнаби решил сосредоточиться на тесном круге основных подозреваемых. Главной из которых, предположил он вслух, должна быть вдова.
— Не женщина, а вулкан, сэр.
— Да, страсти много.
— А я не удивлюсь, если окажется, что эта сдобная булочка принадлежала не одному мужу. Женщины — ненадежный народ. — В словах Троя послышалась горечь. Он почти два года усердно осаждал Одри Брирли лишь затем, чтобы увидеть, как на прошлой неделе она запала на нового сотрудника, который едва успел вылезти из ползунков. — А что до этих актеров — с ними просто не знаешь, чему верить.
— Не могли бы вы пояснить?
— Дело в том, — продолжал сержант, — что, когда вы обычно расспрашиваете подозреваемых, они или говорят вам правду, или, если им есть что скрывать, лгут вам. И в целом вы знаете, с чем имеете дело. А эти… они все преувеличивают, хвастаются и выставляют себя напоказ. Взять хотя бы эту женщину, на которой он был женат первым браком. Слушать, как она отвечает на вопросы, — это все равно, что наблюдать, как Жанна д’Арк поднимается на костер. Почти невозможно понять, что она чувствовала на самом деле.
— Думаете, она не была искренне огорчена?
— Кто ее разберет. Я чертовски рад, что вы всех их знали раньше.
— Если кто-то выражает свои эмоции в эффектной или даже изящной манере, это отнюдь не означает, что они не искренни. Запомните это.
— Хорошо, сэр.
— В любом случае за исключением Джойс и Николаса, все они ужасные актеры.
— Угу.
Трой имел свои соображения на этот счет. Вообще-то, он полагал, что спектакль был весьма неплох. Разочарование настигло его, когда он увидел декорации вблизи. Все это старье, на скорую руку сколоченное, размалеванное и держащееся на каких-то старых подпорках для бельевых веревок. Зато освещение было великолепным. Оно кое о ком ему напомнило.
— Думаю, эти Дорис и Дафна непричастны к случившемуся, сэр. Ведь они сидели в своей осветительной ложе.
— Я тоже склоняюсь к такой мысли. Помимо того обстоятельства, что отчетливого мотива у них не было, они заглядывали за кулисы и в гримерные лишь мельком — это подтверждают показания актеров, — Барнаби похлопал рукой по кипе бумаг, — и совсем незадолго до поднятия занавеса, так что у них просто не было времени наделать дел. То же самое и с Гарольдом. Так получилось, что я пришел в театр одновременно с ним и его супругой. Он повесил пальто и принялся гоголем расхаживать по фойе, точно Флоренц Зигфельд
[81]. Когда мы с Калли пошли за кулисы пожелать актерам удачи…