Смерть лицедея - читать онлайн книгу. Автор: Кэролайн Грэм cтр.№ 19

Книгу доставили примерно за неделю до генеральной репетиции. Дирдре обнаружила на полу фойе небольшую бандероль, аккуратно обернутую в грубую бумагу. Бандероль лежала прямо у двери, под прорезью для почты. Дирдре подняла ее и повертела в руках. Спереди маленькими печатными буквами было выведено: «ГАРОЛЬД УИНСТЕНЛИ». Она положила бандероль в свою корзину и направилась в буфет, чтобы отнести туда две бутылки молока, а также пополнить запасы чая и сахара. Когда она вошла, Райли кинулся ей навстречу. Она поставила молоко в кастрюлю с холодной водой, потом нагнулась и почесала кота за ушами. Он позволял это до тех пор, пока не убедился, что гостинцев она не принесла, после чего поднял хвост трубой и удалился. Дирдре проводила его печальным взглядом, огорченная его меркантильностью. Только Эйвери он сполна одаривал своей кошачьей лаской и с довольным мурлыканьем терся об его ноги — впрочем, только Эйвери кормил его по-настоящему. Он покупал для кота рыбные обрезки, которые Райли вытаскивал из миски на пол и уплетал в свое удовольствие. Дирдре постоянно наступала на оставшиеся от кошачьей трапезы голубовато-белые рыбьи кости.

Он был красивым котом. Белая манишка и чулочки, пышные усы, белый кончик хвоста. Остальная шерсть была черной и блестящей, словно только что добытый уголь, но в последнее время с буроватым оттенком, который придавал ему слегка неряшливый вид. Райли был здоровый и полный жизни кот, и над одним глазом у него виднелась проплешина, оставленная когтями какого-то храброго соперника. Глаза у него были изумрудные, и, когда в театре гасили свет, они словно бы сами по себе блуждали между рядами зрительного зала.

Никто не знал, сколько ему лет. Он появился два года назад, внезапно выйдя из-за декораций во время прогона «Французского без слез». Необычайная, почти волшебная театральность его появления сразу всем приглянулась. Ему достались шквал аплодисментов, кусочек пикши (за которой Дирдре послали в «Аделаиду») и звание театрального кота. Однако изначальные его намерения были совсем иные, хотя объявить о них он не мог. Райли был приверженцем более традиционного жизненного уклада. Его ввело в заблуждение убранство гостиной в одной из сцен «Французского без слез», которое безвозвратно исчезло вскоре после его появления в театре, чтобы вновь появиться несколько недель спустя. Впрочем, это убранство ему не слишком понравилось. Ему хотелось простого, пусть даже скучного, дома, в котором была бы самая обыкновенная мебель и по крайней мере одно человеческое существо, которое относилось бы к нему с должным почтением. Он часто пытался увязаться за Эйвери, когда тот уходил из театра, но всякий раз был принужден возвратиться назад. Дирдре, которая всегда хотела завести домашнего питомца, с радостью взяла бы его себе, но у ее отца была аллергия на шерсть и пух.

Дирдре распаковала чай и сахар, расставила чашки и направилась в зрительный зал размечать мелом сцену для первого действия. Николас был уже там и повторял свой монолог об опере, поэтому она бесшумно проскользнула на задний ряд и стала слушать. Это было сложное место, которое Николас превратил в какую-то мешанину. Монолог начинался на повышенных гневных тонах, в середине переходил в припадочное веселье, а оканчивался с почти безумным воодушевлением.

Всю предыдущую неделю Николас каждый вечер повторял дома этот монолог и мучительно сознавал, что у нею ничего не получается. Сначала он всячески силился изобразить в своем голосе изумление: «Потрясающее изобретение! Вокальный квартет!» Затем нагнетал возбуждение: «Дальше и дальше, шире и шире — звуки множатся и вместе поднимаются ввысь!» И резко заканчивал пустопорожним выкриком: «…и обратить публику к Богу!»

Его охватило отчаяние. Одни громкие слова, и больше ничего. Но что он должен сделать? Если нет нужной эмоции, ее нельзя включить, как водопроводный кран. На первый план выскочила чудовищная мысль, которая всегда мелькала где-то в глубине его сознания. Что, если на премьерном спектакле он окажется таким же выдохшимся и неубедительным? Без достаточного актерского мастерства ему оставалось лишь отчаянно карабкаться через текст, подобно плохо экипированному альпинисту, который взбирается на отвесную скалу. Он почти завидовал многолетнему опыту Эсслина, его способности вести роль автоматически. Хорошо было Эйвери сравнивать игру их ведущего актера с пасхальным яйцом: «Сплошные ленточки да бантики, да сладкая обсыпка, а внутри пусто». Но Николаса его слова не утешили, поскольку он отлично знал, что, если эмоции его подведут, у него про запас нет ни ленточек, ни бантиков, не говоря уже о такой роскоши, как сладкая обсыпка. Дирдре вошла в проход между креслами.

— Привет, — мрачно бросил Николас. — Ты меня слышала?

— Угу, — ответила Дирдре, поставив корзинку на край сцены и взобравшись следом.

— Кажется, у меня ничего не получается.

— Да, не получается. Но ведь ты не испытываешь никаких чувств, правда? А чтобы убедительно сыграть, не испытывая при этом никаких чувств, у тебя просто нет опыта.

Николас, ожидавший в ответ утешения и ободрения, уставился на Дирдре, которая вошла в свою кабинку и начала разбирать принесенные с собой вещи.

— Если бы я могла высказать кое-какие соображения…

— Конечно, высказывай.

Пока она подновляла разметку, размазанную или стертую во время предыдущей репетиции, Николас неотступно следовал за ней по сцене.

— Ну… Во-первых, во время своего монолога ты не должен обращать особого внимания на других. Сальери… Ван Свитен… Они имеют значение в жизни Моцарта лишь постольку, поскольку от них зависит его доход. Как люди они для него ничто. Моцарт — гений, он живет по собственным законам. Ты пытаешься убедить их своей речью, а это губительно. Они сами должны слушать тебя во все уши, усваивать. Возможно, даже немного бояться…

— Да… Да, понимаю… Пожалуй, ты права. А Бог — как, по-твоему, он видит Бога?

— Моцарт? Он, в отличие от Сальери, не «видит» Бога как нечто отдельное. Музыка и Бог для него едины. Твое исполнение неверно с самого начала. Поэтому и получается неубедительно.

— Я знаю! — Николас ударил себя по лбу. — Знаю.

— Перестань думать о словах и слушай музыку…

— Тут нет никакой музыки.

— …которая звучит у тебя в голове, глупенький. Если ты произносишь прочувствованную речь о музыке, ты должен слышать музыку. Все остальные сцены или сопровождаются, или предваряются музыкальными номерами. А эта сцена очень… суха. Поэтому ты должен побольше послушать Моцарта и понять, какая мелодия вызывает у тебя нужную эмоцию, и проигрывать ее у себя в голове во время своего монолога. Конечно, ты ничего не должен. — Дирдре внезапно покраснела. — Только если захочешь сам.

— Да, я этого и хочу! Уверен, что это… Это великолепная идея!

— Ты мне мешаешь.

— Извини.

Николас взглянул на склоненную голову, испачканные мелом джинсы Дирдре. Он, в отличие от остальных членов труппы, по достоинству оценивал ее мастерство сценического работника. Но он никогда не обсуждал с ней постановки и, хотя знал о ее режиссерских амбициях, считал (как и остальные члены труппы), что в этом качестве она будет ничем не лучше Гарольда. Теперь же он смотрел на нее, как в голливудском фильме мужчина смотрит на девушку, которая только что сняла очки и распустила волосы.