Обнимаю тебя, мама
Дорогая мама,
тебе уже привезли нового Пуфа? И как у него дела? Надеюсь, Рождество прошло хорошо, и год начался для тебя удачно. Ты, как обычно, ела вяленую треску? И смотрела телевизор? Сильно палили пиротехникой? Никто не пострадал? Я на другом конце земли. Съемки идут по плану, думаю, смело могу обещать, что это будет фильм, который превзойдет по популярности и продажам все, что я снимал до этого. Тебе надо будет завести еще один номер телефона, о котором никто не будет знать, чтобы тебя не допекали журналисты с просьбами взять интервью о твоем знаменитом сыне. А если серьезно, мама, береги себя, мы увидимся.
Обнимаю тебя, Йонас
Дорогой Йонас, замечательный мой сын,
так чудесно получить от тебя весточку. Могу ответить «да» на все твои вопросы. Я давно не писала, потому что забот невпроворот по уходу за Пуфом. Помимо прочего, ему нужно учиться терпеть до того момента, когда его выведут погулять, есть из мисочки и ходить на поводке. Я тут подумала, что это очень эгоистично с моей стороны – завести нового Пуфа, зная, что я навряд ли его переживу. Надеюсь, что ты возьмешь его к себе, когда пробьет мой час. Я скоро тебя увижу?
С любовью, мама
Дорогой Йонас, мой обитающий в дальних краях сын,
можно я напишу тебе, что соскучилась? Ты уже можешь предвкушать встречу с новым Пуфом. Он научился следить за собой, и мне кажется, это самый умный и старательный песик из тех, что у нас были. Помнишь нашего первого? Это ведь ты придумал ему имя, и он считался в основном твоей собакой. Ты гулял с ним каждый день после школы. Мы с твоим папой выпутывали из его шерсти репей и колючки до поздней ночи. Он дожил до пятнадцати, в пересчете на наш возраст это 105 лет. Когда ты планируешь заглянуть в наши края?
Обнимаю тебя, мама
Дорогой Йонас, сына,
я сижу в кресле твоего отца, накрывшись красным шерстяным пледом, в теплых мягких тапках. Идет снег, и в саду чуть ли не красивее, чем летом. Пуф сладко спит. Он продолжает расти.
Обнимаю тебя, твоя мама
Дорогой Йонас, любимый мой мальчик,
у меня все без изменений. Можешь не сомневаться, я справляюсь с делами. День за днем, месяц за месяцем я встаю с кровати, завтракаю, иду гулять с Пуфом, читаю газету, обедаю, ложусь подремать, пью кофе, иду гулять с Пуфом, ужинаю, смотрю телевизор, выпускаю Пуфа в сад, чтобы он сделал свои дела, и отправляюсь на боковую. И так будет, пока я не почувствую боль в груди и не пойму, что это конец. Интересно, какие мысли последними промелькнут у меня в голове? Я буду думать о тебе, любимый мой мальчик, и прислушиваться к тому, как бьется твое сердце, его удары будут сопровождать меня по пути в вечность. Неотвратимость конца не печалит меня, только немного пугает. Но острее всего я ощущаю в душе смутное стремление куда-то.
Любящая тебя мама
Катрина Мария Гульдагер
Катрина Мария Гульдагер родилась в 1966 году. Она является автором известных «Хроник Кеге» – шести романов, посвященных жизни нескольких поколений одной семьи с 1938 по 1988 год, а также нескольких детских книг (серия о фрекен Игноре) и сборников рассказов, из которых особенно известен «Копенгаген» 2004 года. В 2007 году была издана автобиография писательницы «Граница света», а в 2017 году вышел роман «Невиновная семья», ставший бестселлером в Дании. Катрина Мария Гульдагер пишет стихи. В данной антологии вниманию читателя предлагаются два рассказа из сборника 2013 года «Полное собрание рассказов разных лет».
Воскресенье
Было уже поздно, и он свернул к океану, в самую гавань, выпить пива. Сел за столик в одном из ресторанчиков под открытым небом, откуда ему было видно огни, горящие вдоль всего побережья, до самого Кундучи. Ему казалось, что он различает огни университета, расположенного чуть дальше от побережья. Официант-индиец кивнул ему, узнав в нем постоянного посетителя – он не в первый раз заворачивал сюда в вечернее время, в этот маленький торговый центр в западной части района Масаки. Именно сюда в субботу утром приходили белые люди с семьями, только здесь можно было купить последнюю нашумевшую новинку, изданную в Англии. Столик, за который сел мужчина, находился с краю. Он сбросил сандалии и почувствовал дуновение океанского бриза.
Уже какое-то время он подумывал, не вернуться ли на родину. Сейчас он с семьей жил в Дар-эс-Саламе, женат был на шведке, родившей ему двоих детей, ее звали Анника, дети ходили в международную школу. Он смотрел на темный океан, отпивая маленькими глотками пиво, которое поставил перед ним индиец и которое показалось ему совершенно невкусным. Он не так часто выбирался куда-то ради себя самого по вечерам, эта привычка появилась у него в последние несколько месяцев. Жену не особенно прельщала мысль вернуться. Ей было вполне достаточно бывать дома раз в два года. Навещать родных и знакомых.
Женщина, ради встречи с которой он сюда приехал, бесшумно подошла из-за спины. Она его напугала. Он поднялся и поцеловал подошедшую, индиец возник около столика и спросил, что ей принести. Женщина была коллегой по работе, как и его самого, жизнь забросила ее в Дар-эс-Салам. Она села на скамейку напротив, поставила на землю сумку, которая по форме вполне могла сойти за рюкзак, и расстегнула молнию на ветровке. Она коротко вздохнула, и мужчина заметил белое ожерелье у нее на шее, бусы из белого коралла, заметил, но ни о чем не спросил. Он хотел, чтобы она пришла, он сам ее пригласил. Но ему не хотелось заходить дальше в их отношениях. Не сейчас. Хотелось просто посидеть и выпить пива, глядя на темный прохладный океан. Океан представлялся мужчине темной комнатой.
Дома Анника как раз укладывала обоих детей, читала им на ночь. Она сидела на маленькой скамеечке, укрывшись с головой простыней, с включенным фонариком. Она читала им по-английски, хотя ни она сама, ни ее муж не были англичанами, и все же дома все говорили друг с другом по-английски. Так они решили много лет назад. Свет фонарика и голос читающей женщины проникали сквозь простыню в комнату. Дети понимали, что папы дома нет.
Мужчина и присоединившаяся к нему коллега все еще сидели за столиком, ощущая на себе дуновение океанского бриза. Белые бусы на шее женщины мерцали, как белые зубы. Ей хотелось завязать беседу, но она уже давно почувствовала, что мужчина этому внутренне сопротивляется. Она поднялась из-за столика и сказала, что ей пора. Мужчине хотелось, чтобы она осталась, хотелось задержать ее, он так хотел сказать:
– Подожди!
Он бы рассказал ей обо всем, что занимало его мысли. О том, как он рос в Дании, о своем брате, о том, как развелись мама с папой. Он бы кормил ее своими историями, как птички кормят птенцов – кладя пищу прямо в клювик. Дождавшись, когда она проглотит его слова, он давал бы ей еще и еще. Он бы рассказал ей, как умер папа, о судебной тяжбе, о том, как семья отвернулась от него, о том, как в итоге он оказался в Африке. Он не смотрел на нее, но единственным его желанием было рассказать ей все, снова стать собой. Но истории преграждали друг другу путь. Они слиплись в огромный, бесформенный ком, и мужчина был близок к панике при мысли о том, что они так навсегда и останутся не рассказанными. Он был похож на воздушный шарик, который тискают в руках: теплый и вот-вот готовый лопнуть.