Возникли трудности – и Джо испугалась. Она решила поставить крест на нашей любви. Из этого я могу сделать философский вывод: любовь – это убеждение, разделяемое двумя партнерами. Как только один из партнеров перестает разделять это убеждение, тогда – бах! – второй падает плашмя, будто проиграл в перетягивании каната. Я роняю свое обезьянье зеркало на пол и снова засыпаю.
Динь-дон. Я просыпаюсь. Папы нет рядом. Я один.
– Фрэнки-младший, – говорит мама. – Кью приехал.
– Не вставай, – говорит Кью, бросает свой тяжелый рюкзак на пол и садится рядом с моей поднятой ногой. – Что ты отмочил? Все пальцы на месте?
– Ну ты что, не помнишь? Когда мы с тобой были на той сумасшедшей вечеринке в районе бывших складов, я поскользнулся в луже той дряни, – говорю я и делаю огромные глаза.
– А-а-а-а, у-у-у-у, точно, – отвечает Кью. – Крутая была вечеринка!
– Я проверять папочка, – говорит мама.
Мы ждем, пока она выйдет, а потом начинаем тихонько разговаривать.
– Я вчера ходил к Джо, – шепчу я и опускаю взгляд.
– Да ладно!
Я киваю.
– Но ведь… ты… она… – бормочет Кью.
– Между нами все кончено. Любовь прошла, завяли помидоры.
– Завяли помидоры?
– Типа того.
– Давай куплю тебе помидоров. Все, что хочешь, все привезу.
– Я Джо хочу, – говорю я и закрываю глаза непослушной рукой.
– Ох, чувак, иди сюда. Дай обниму, – отвечает Кью. – Сейчас папа Кью тебя обнимет, и все пройдет.
– Да я ничего вообще не хочу, – всхлипываю я. – Вокруг все полный отстой. Я хочу, чтобы все было как раньше. Я не хочу просто смотреть на Джо в Snapstory. Не хочу, чтобы ты уезжал за тысячу километров. Не хочу, чтобы папа…
– Э-э-э, – останавливает меня Кью. – Давай‐ка встряхнись, дай я тебя обниму.
Когда мы заканчиваем с обнимашками, у него вся футболка мокрая от моих слез.
– Извини, – говорю я.
Кью не без гордости смотрит на пятна слез на своей футболке.
– Не стоит извинений, – говорит он. – Ты счастливчик.
– Ага! – отвечаю я. – Счастливчик, как же! Ты только посмотри на меня.
– Ты любишь до слез, – заявляет Кью. – Меня это восхищает.
Я не могу удержаться от смеха, и Кью тоже начинает хохотать.
– Ты бы себя со стороны послушал, – говорю я ему.
– Да? Это ж ты сидишь в памперсе и думаешь об увядших помидорах.
Я улыбаюсь своему другу. Своему лучшему другу.
– Может, куда‐нибудь съездим? – спрашиваю я.
– С такой лодыжкой ты никуда не поедешь, – отвечает он. – Ты, кстати, должен еще рассказать, что произошло. И самое главное – у меня с собой есть подробный план последней битвы. Все готово к игре.
– Ты все‐таки его закончил! – восхищенно говорю я.
Он поправляет очки:
– Да, вчера вечером.
Из рюкзака он вытаскивает толстую тетрадь на пружине. Туда он записал новую кампанию для «Подземелий и драконов», она называется «Неуловимая месть Пикьюатлалтейака: возвращение Тотека». На обложке черепа, пентаграммы и все такое. Сложно превзойти полубогов и подмену драгоценностей из нашей прошлой кампании, и мне очень любопытно, что Кью придумал.
– Ты решил воскресить мага Тотека? – спрашиваю я. – Что, Пол тоже играет?
Кью кивает:
– Он должен был приехать сюда еще десять минут назад. Я специально для этого придурка воскресил Тотека.
Мы ждем Пола, но потом решаем, что время, которое нам отведено этим летом, ограничено, так что пора начинать игру. Я играю одновременно за своего паладина и за мага Пола, отвешивая за обоих комментарии на вымышленном среднеанглийском диалекте. Для всех окружающих мы с Кью самые настоящие лузеры, двое парней, которые начинают каникулы с «Подземелий и драконов». Но нам наплевать на то, что о нас думают. Уже через пару минут мы смеемся, строим планы, радуемся и стонем. Спасибо тебе, Кью.
– Вы есть дыня, – громко говорит мама.
Мы вздрагиваем от неожиданности. Мама вносит в комнату тарелку с медово-сладкими дольками.
Спасибо тебе, мама.
Мы играем несколько недель. Я выкладываю в соцсети фотки наших персонажей, сошедшихся в жестокой схватке. Фото моей лодыжки (уже просто в бинтах, без лонгета) я тоже выкладываю. Мама приносит дыню. Кью смотрит напряженно, он хозяин подземелья. Папа наконец‐то смог съесть кое‐что посерьезнее куска тоста. Из моих двух дюжин подписчиков несколько человек из сострадания ставят мне лайки. Но мне на это наплевать, я слишком занят, чтобы об этом думать. Потом три жуткие валькирии атаковали моего персонажа, когда он в одиночку разведывал какой‐то заброшенный замок. Времени на контратаку не было. Я умираю в полном одиночестве в безымянных руинах.
Я кладу свою фигурку на бок. Кью поднимает ее. Он импровизирует.
– Э-э-э, гхм… Узрите! Я единственная оставшаяся в живых защитница духов, обитающая в этом древнем замке, – нараспев тянет он. – И имя мое – Барбара Добрая и Справедливая. Да снизойдет на твою душу справедливость.
– Что ты делаешь? – спрашиваю я.
– Я тебя воскрешаю, – отвечает он.
– Разве ты можешь это сделать?
– Я – хозяин подземелья, могу делать все, что хочу, – говорит Кью. – И я решил тебя оживить.
Он широко улыбается мне, и я улыбаюсь ему в ответ.
– Барбара, значит?
Кью складывается пополам от хохота.
– Барбара Добрая и Справедливая.
– Как скажешь, – отвечаю я.
Глава 35
Шампанское из Шампани
Ночь. Я лежу в кровати и думаю о Париже.
Сонги неожиданно на две недели уехали во Францию, посмотреть Париж и его окрестности, потому что: 1) они богатые; 2) так Джо будет от меня очень далеко. Наверное, это звучит эгоистично и немного безумно.
Я видел фотографии щурящейся от солнца Джо и ее младшего брата Бена на фоне всех обязательных достопримечательностей – Эйфелевой башни, базилики Сакре-Кёр и прочих. С гребаными кругами сыра и с гребаными багетами, торчащими из велосипедных корзинок. Джо выглядит чудесно, будь прокляты все эти фотофильтры. И немного потерянно. А еще покорно. Лайк, лайк, лайк, лайк – почему бы и нет? Я могу сделать вид, что это поцелуи, которые она не почувствует.
Как‐то ночью я выкладываю в соцсетях фото того клочка бумажки, который сумасшедший Чарльз подарил мне в Магазине несколько месяцев назад и который я до сих пор не выкинул. Я снимаю крупным планом голых мужчину с женщиной и Вагинальный Уроборос. Джо оставляет в комментариях маленькое синее сердечко. Думаю, это уже немало.