Выйдя из дома, я ставлю Consta на нейтралку и выталкиваю машину с подъездной дорожки. За мной, склонив голову набок, наблюдает сосед, с которым я не знаком. Я машу ему рукой: «Привет!» Откатив машину от дома, я завожу мотор. Надеюсь, что я еще не разучился лазать.
К Кресэнт-Коув я подъезжаю уже ночью. На этом маленьком пляжике нет официальной парковки, только заросли высокой травы на бровке дороги, что вообще‐то очень хорошо, потому что там можно спрятать машину. Напротив зарослей есть хлипкая калитка, через которую легко перепрыгнуть, за ней вьется вверх грунтовка. Джо, наверное, уже вернулась с праздничного ужина и легла спать. Она, наверное, сейчас одна в своей комнате. В рюкзаке у меня стеклянный террариум в форме слезы, а в нем мох и лишайник. Я приготовил это для Джо. Я знаю, ее такой подарок порадует больше, чем букет цветов. И пусть уже поздно, но скоро начнется мое лето любви. Потому что я так решил. Все это вопрос воли.
Я прекрасно знаю эту дорогу. Когда Сборища проходили у Сонгов, мы с лимбийцами часто спрыгивали с балкона и спускались к воде, подсвечивая себе путь фонариками. Мы с лимбийцами. Мы с Джо. С тех пор прошло много лет. И сейчас на тропе только один лимбиец – я. Мой фонарь надежно закреплен на голове. Я иду не вниз, а вверх. Дорога то ныряет вниз, то взбирается выше, и мне попадаются то теплые воздушные реки, то холодные. Дойдя до огромных бетонных свай, на которых стоит дом Сонгов, я выключаю фонарик.
Спускаться вниз гораздо проще, чем подниматься вверх, и все из‐за одного места. Но я помню, точнее, мое тело помнит, что надо зацепиться за балку, подтянуться, забраться на крест, образованный пересечением балок, а потом дойти, держась руками для страховки за головки квадратных заклепок, до самого страшного места, где надо подтянуться и залезть на другую балку, которая расположена примерно в пяти метрах над землей.
«Ничего себе, – думаю я. – И мы в детстве здесь лазили?» Но оказалось, что я все еще умею подтягиваться. Я перекидываю ногу через перила и оказываюсь на огромной деревянной террасе. Свет в доме не горит. Я прислушиваюсь. Сквозь шум бриза и далекого океанского прибоя доносится бормотание телевизора. Значит, Сонги дома.
Включаю фонарик и иду на цыпочках к дому. Пытаюсь спрятаться за каким‐то подстриженным растением (Сонги всегда уделяли большое внимание декору, предпочитая минималистичный дизайн), для того чтобы успокоиться. Постепенно сердце начинает стучать не так быстро – его ритм падает с одной шестнадцатой до одной восьмой, а потом становится обычным. Вроде никто меня не заметил.
Пригибаюсь и обхожу место, где расположены сенсоры движения. Стою, прислонившись спиной к задней стене дома, и жду, пока выключится свет. Осталось где‐то метров восемь. Наконец я добираюсь до нужного окна. В темноте светится лицо. Это Джо читает книгу с ночником. Тихонько стучу по стеклу буквально в нескольких сантиметрах от ее головы. Джо вздрагивает от испуга.
– Это я, это я, – шепчу я и включаю фонарик, чтобы подсветить свое лицо.
Джо уже замахнулась, для того чтобы бросить книгу в окно, но замерла на полпути. Она закладывает страницу, закрывает книгу, открывает окно и лупит меня этой книгой по лицу.
– Я из‐за тебя чуть кровать не обделала, – говорит Джо.
– Как в счастливые детские годы, – отвечаю я.
Глаза у Джо становятся огромными.
– Ты что, сюда снизу забрался?
Я киваю.
– По нашей старой дорожке?
Я киваю.
– О, Фрэнк! – Вид у нее такой, как будто она сейчас заплачет.
– У тебя все в порядке? – спрашиваю я.
– Нам надо поговорить, – отвечает она.
Джо подпирает дверь креслом-мешком – вроде и заблокировала, но при этом не заперла – и садится на подоконник. Потом вынимает из рамы сенсор величиной с таблетку, приклеивает его к другому сенсору и выпрыгивает наружу.
– Не хочу, чтоб сигнализация сработала, – объясняет она.
Я поражен ее хакерскими способностями, поэтому тут же обнимаю ее за талию, притягиваю к себе и целую. Но ее губы не отвечают на поцелуй, а все тело наряжено.
– Пойдем, – шепчет она.
Джо ведет меня за руку на залитую лунным светом полянку между стволов трех калифорнийских кипарисов. Их крона – надежное укрытие: нас не видно из дома, а нам при этом открывается вид на океан.
Мы ныряем под ветви и садимся. Если бы я витал в облаках, то решил бы, что Джо вытащила меня сюда, чтобы заняться любовью с видом на океан. Но я уверен, что она задумала другое. Она садится по‐турецки и ждет, пока я тоже сяду. Она кладет ладонь на мою руку. Я вижу, что Джо накрасила ногти. В темноте я не могу разобрать, в какой именно цвет. «Я должен поцеловать ее до того, как она заговорит», – думаю я, но Джо меня опережает.
– Мы не должны больше видеться, – говорит она.
– Нет! – говорю я тоном упрямого ребенка.
– Фрэнк, – отвечает Джо.
– Ты не сказала «юбс», – с удивлением бормочу я. – Я чувствовал, что что‐то не так.
– Послушай меня, Фрэнк.
– Ты меня бросаешь, да?
– Как долго мы с тобой сможем скрывать наши отношения?
– Боже, ты действительно меня бросаешь.
Я изо всех сил давлю основаниями ладоней на глаза. Звук океанского прибоя становится оглушающим.
– Я не верю своим ушам, – говорю я. – Наши отцы поругались, и ты решила сдаться и уйти.
Я не знаю, какое у меня в сейчас выражение лица, но Джо выглядит немного испуганной. Может, она увидела на моем лице злобу и желание отомстить за предательство?
– Мы только что окончили школу, – говорю я. – Впереди три летних месяца. Если мы будем делать все осторожно, тщательно спланировав, рассчитав время, то у нас все получится.
Она прикасается ко мне, чтобы меня остановить.
– Ты бы сам себя со стороны послушал.
– Все может быть просто изумительно, – продолжаю я.
– Вот такая сложилась ситуация, – отвечает она, хватается за голову и встряхивает волосами; я уверен, что сейчас в них сверкнула зеленая полоса, хотя в темноте ничего не видел. – Родители вмешались в мою жизнь. И в твою тоже.
– Так не обращай на них внимания! – говорю я. – К черту всех! Будем сами по себе.
– От всего этого так просто не уйти.
– Мы можем делать все, что хотим, – отвечаю я. – А все остальные пусть катятся куда подальше.
– Ты действительно хочешь именно этого? – спрашивает Джо. – Собираешься просто послать всех к черту? А ты хоть понимаешь, что за этим последует? Это касается не только нас самих. Я не хочу, чтоб наши семьи враждовали. Я не хочу портить отношения с отцом. И для тебя я тоже этого не хочу.
Я смеюсь:
– Значит, ты считаешь, что оно того не стоит?