– Короче, мы просто делаем вид, что встречаемся, – объясняет Джо.
– А-а-а-а! – хором тянут лимбийцы.
– Значит, ты можешь спокойно встречаться с Ву и – как бонус – не выслушивать нотаций из‐за национальности и чести семьи, – говорит Элла.
– В точку, Элла, – отвечает Джо.
– А ты, значит, с Брит Минз? – уточняет Джон.
Я киваю и смотрю на Джо. Мы пожимаем плечами и разводим руками.
– Так вы сохраните наш секрет? – неуверенно спрашиваю я.
Элла прижимает ладони к вискам. На ее лице выражение радостного недоумения. Потом она нарушает повисшее в комнате молчание:
– А мне нравится! Крутая задумка! – говорит она.
Эндрю бьет кулаком воздух:
– Просто! Самая! Охренительная!
Элла глупо улыбается мне:
– Фрэнк, любовь тебе к лицу!
Джон вздрагивает от ее слов. Он хочет что‐то сказать, но просто двигает губами, не издавая ни звука, словно выброшенная на берег рыба.
Мне больно смотреть на то, как он страдает, я хочу сделать фейспалм, но вместо лица бью ладонью по дверному косяку.
– Мне надо отлить.
– По-настоящему, – спрашивает Элла, все еще держась за голову, – или понарошку?
* * *
Я отливаю совершенно по‐настоящему, а не понарошку. Шлепаю по дозатору с жидким мылом, мою руки и вытираю их полотенцем в цветочек, повешенным специально для гостей Сборища. Замечаю, что мои руки слегка дрожат. Мы с Джо раскрыли свой план. Это большой риск. Можно ли доверять лимбийцам? Они обещали молчать, но кто‐нибудь может проболтаться по неосторожности. Почему все должно быть таким сложным?
Да пошло оно все к черту! На мгновение я даже задумываюсь о том, чтобы порвать с Брит. Провести последний год в школе, как монах. Отложить все свидания до колледжа. В колледже жизнь будет, бесспорно, проще. Так зачем сейчас заморачиваться со всеми этими тайнами?
Я выхожу в коридор, и тут мой телефон вибрирует – точка-точка-точка, тире-тире-тире, точка-точка-точка, SOS азбукой Морзе. Это Брит, это ее сигнал. И все эти «Да пошло оно к черту» тут же улетучиваются, словно их никогда и не было. Я не смогу взять и забыть Брит. Она книга, которую я только начал читать. И я хочу знать, как будет дальше развиваться сюжет.
– Привет, – говорю я.
– Привет, Фрэнкли!
[25] – отвечает Брит.
Она где‐то в тихой комнате и микрофон держит так близко к губам, что кажется, будто ее голос раздается прямо у меня в голове.
– Я теперь буду тебя звать Фрэнкли, – говорит Брит. – Правда удобно, когда имя и прозвище звучат одинаково?
– А я тогда буду звать тебя Бритминз, – отвечаю я. – Или Бринз. Бинз? Привет, Бинз!
[26]
Она тихо смеется в ответ:
– Это мы еще обсудим.
Вокруг шумит вечеринка, и мне приходится прикрывать рукой телефон, чтобы Брит было хорошо меня слышно.
– Ты сейчас где? – интересуется она.
– На Сборище, – отвечаю я. – И здесь очень шумно. Можно я тебе попозже перезвоню?
– А что такое Сборище? – с искренним любопытством спрашивает Брит.
От этих слов у меня на душе становится теплее. До этого я чувствовал, что хмурюсь, но тут морщины на лбу разглаживаются. Я понимаю, что для Брит я тоже новая книга.
– Понимаешь, – отвечаю я, – мои родители и их друзья обещали, что будут общаться и после переезда в Америку, поэтому мы каждый месяц собираемся все вместе. Я хожу на Сборища столько, сколько себя помню, а родители ходили на них и до моего рождения.
– Потрясающе!
– Ну, в общем, да, – отвечаю я, потому что Брит совершенно права.
Если вдуматься, то это действительно потрясающе. И я теперь совершенно иначе воспринимаю ют-нори, в которую играют на первом этаже. Мне кажется, что это не просто игра, а своего рода какое‐то периодически повторяющееся торжество, с помощью которого родители как бы говорят: «Мы приехали издалека. И посмотрите на нас теперь. Посмотрите, что мы привезли с собой».
И лимбийцы, собравшиеся в комнате наверху, вдруг кажутся мне самым важным достижением в жизни наших родителей. Мы никогда ни в чем не будем нуждаться. Английский для нас – родной, и мы будем учиться в лучших колледжах мира. Нам никогда не придется сдавать в аренду офисную мебель (как родителям Джо), управлять химчисткой (как родителям Эллы), торговать косметикой (как родителям Эндрю), сувенирами для туристов (как родителям Джона) или продуктами (как моим родителям).
И теперь эти дети – живое доказательство того, что наши родители тяжело трудились и многим жертвовали ради успеха в чужой стране, – эти дети вываливаются в коридор из комнаты Эндрю и видят, что я стою, прикрывая ладонью микрофон телефона. Как парень, который разговаривает со своей девушкой.
– С кем это ты там разговариваешь? – спрашивает Эндрю. – Случайно, не с Брит?
– Узрите, – торжественным голосом возвещает Джон, будто стал свидетелем разгадки великой тайны, – влюбленный Фрэнк Ли!
Элла подбегает ко мне, смотрит на экран моего телефона и наклоняется поближе к микрофону: «Привет, Брит!»
– Привет, Брит! – повторяют за Эллой Эндрю и Джон.
– Эй, оставьте его в покое! – говорит Джо. Но потом, забавно скосив глаза, она тоже кричит в мой телефон: – Брит сказала, чтобы все от него отстали, придурки!
Мама Эндрю кричит с первого этажа:
– Ужин готов!
Лимбийцы начинают спускаться вниз. Проходя мимо меня, они корчат рожи. Джо напоследок мне подмигивает, потом задевает рукой за дверную ручку и бормочет: «Блин!» Видимо, все‐таки выпила бутылку пива.
– Кто все эти люди? – со смехом спрашивает Брит.
– Друзья, – отвечаю я. – Наши родители дружат. Ребят унесло с одного лишь пива.
– Прикольно. Жаль, что я не с вами.
– На самом деле все довольно скучно, – отвечаю я. – Ну не то чтобы совсем скучно, но и не огонь.
– В общем, семейное торжество.
– Точно.
– Понятненько, – говорит Брит. – Но все равно жаль, что я не с вами. Мне очень хочется увидеть тебя в твоей естественной среде обитания.
От слов «хочется увидеть тебя» у меня слегка подкашиваются колени, и мне приходится прислониться к стене.
– Было бы очень мило увидеть, как Фрэнкли ведет себя в обществе мамы, папы и сестры. Как он говорит, как двигается? – продолжает Брит.