Консерватория: мелодия твоего сердца - читать онлайн книгу. Автор: Лисавета Синеокова cтр.№ 3

В порыве благодарности я широко улыбнулась и тут же вздрогнула от скрежета песчинок на лице.

— Спасибо, госпожа Кин! — с жаром ответила я.

— Иди уже, — махнула на меня рукой комендантша и тепло улыбнулась, — страдалица.

Завернув вещи в грубое полотнище, видавшее и не такую степень загрязнений, оставила одежду в специальном контейнере, откуда ее ежедневно забирали в прачечную, предварительно прикрепив ярлык с номером комнаты, так же принесенный заботливой и практичной комендантшей. Из душевой я выходила обновленным человеком. По крайней мере, ощущение было равноценно, как минимум, началу новой жизни. Поблагодарив госпожу Кин за принесенные вещи, направилась по привычному маршруту: левый рукав коридора, мимо лестницы, до самого конца. Моя дверь — последняя, обитая толстым слоем грубой ткани, используемой для пошива чехлов под инструменты. Знакомый щелчок ключа в замке — маленькая терпкая молния звука пощекотала кончики пальцев и пропала.

Перед обедом стоило забрать сумку с нотами и инструмент, чтобы потом не возвращаться за ними.

* * *

В столовой я не задерживалась надолго. Для других студентов она была чем-то вроде места общения, но не для меня. Я всегда быстро ела и уходила, едва закончив обед. Слишком много шума, который навязчиво проникал под кожу. Ну и стук ложек о металлические тарелки вызывал у меня до зубовного скрежета отвратительные ощущения.

Третий этаж, привычный кабинет с черным роялем, узким столом, двумя стульями и пюпитром. Достав нотные листы из сумки, оставила их на последнем, а сама открыла чехол, чтобы достать инструмент, с которым мне предстояло прожить полтора, наполненных музыкой часа.

Моя мандолина, маленькая изящная в своей простоте, без вычурности и излишеств. Любовно провела пальцами по грифу. Дерево как будто отозвалось волной тепла, вызывая улыбку.

— Оллема Адерин, вы уже здесь, — прозвучал немного низковатый, насыщенный, будто пряными вибрациями, знакомый голос, возвращая меня из состояния, подобного легкому трансу. — И чему я удивляюсь…

— Добрый день, метресса Линдберг, — улыбаясь, ответила я.

— Вне всяких сомнений, чудесный день. На чем мы с вами остановились в прошлый раз? — спросила преподаватель, занимая стул напротив.

В ее руках покоится казенная мандолина, чуть больше моей и не такая красивая, она будто нежится в ареоле дружественности и приязни, исходящем от молодой женщины.

— Ария Зиггерда на два голоса, — произнесла я, впрочем, зная, что в напоминаниях метресса не нуждается.

— Замечательно. Начнем со второй части, — кивнула наставница.

Медиатор ложится в руку, отзываясь знакомым ощущением гладкой кости, перенимающей тепло в считанные мгновения, так чтобы уже совсем скоро слиться в восприятии с пальцами, стать с ними одним музыкальным организмом.

Мелодийная история в тональности Солнечный Гелиодор на серебряной нити, несмотря на, казалось бы, светлую и теплую гамму звуков, искрит далеко не самыми светлыми эмоциями. Это рассказ о чувствах, отвергнутых прагматизмом и расчетом. Сюжет стар как мир: красивая девушка предпочитает выбрать состоятельного поклонника, приобретающего ее, словно вещь, влюбленному, но простому парню без постоянного дохода. Задорный текст песни ярко контрастирует с пронзительными музыкальными пассажами. В некоторых из них отчаянье срывается на диссонирующие интервалы, как будто режущие пальцы. Я вздрагиваю на особенно пронизанных чувствами отвергнутого парня музыкальных фразах, что не остается незамеченным метрессой, но прерывать нить мелодийного повествования нельзя.

Вибрации двойных струн проходят через медиатор и проникают под кожу пальцев, волнами расходясь по всему телу. Иногда мне кажется, что еще немного — и по коже пойдет рябь. Глупо, да и вид, должно быть, был бы оцепеняющим. Иногда ощущения не подаются логике, они просто есть, даже вот такие — дикие и неприемлемые осознаниием.

Бронзовые струны с готовностью отзываются на действия пальцев и движения медиатора. Пальцы технично и последовательно сменяют лады, а ладонь размеренно передвигается вдоль грифа. Давние подруги, мы знаем друг друга лучше, чем самих себя. По крайней мере, иногда кажется, что инструмент слышит мою душу, а что может быть интимнее этого?

Короткие длительности хвостатых нот звонкими веселящимися пощечинами бьют стоккато. Кому-то покажется, что песня полна куража и задора; возможно, это действительно так, но музыка не врет, и срывы аккордов на тоску и безнадежность прошивают меня дрожью, словно от порывов ледяного ветра. Порой мне казалось, что ария Зиггерда автобиографическая, что пережить разочарование он смог, выплеснув на нотный стан свои чувства, посмеявшись над ними. Но отголоски страдания все равно прорвались. Может быть, именно из-за этой двойственности, подспудно ощущаемого скрытого смысла эта ария и вошла в ряд классических произведений.

Урок закончился ожидаемой и привычной похвалой метрессы Линдберг. Ни с техникой, ни с характером исполнения у меня проблем не возникало: прочувствовать музыку у меня всегда выходило хорошо. На выходе из музыкального кабинета мне показалось, что я поймала на себе задумчивый взгляд метрессы, будто она пыталась заглянуть вглубь меня, но уже в следующее мгновение на ее лице царствовала приятная и искренняя улыбка.

Что ж, мне следовало поторопиться. До ужина оставалось не так много времени. Нужно было успеть выполнить теоретические задания и переписать конспект пропущенной у метрессы Хьюз лекции, ведь после него времени на теорию у меня не будет точно.

Молодой мужчина сидел за добротным дубовым столом уютной и довольно чистой харчевни (насколько чистым, конечно, может быть заведение подобного рода). Он не торопясь разделывался со своим заказом, когда над его ухом раздалось:

— Грейнн Бойл! Ни за что бы не подумал, что тебя можно встретить в таком месте!

Молодой человек медленно поднял голову и с выражением на лице «катись отсюда, ты уже мне надоел» посмотрел на потревожившего его покой субъекта. Спустя мгновение в глазах промелькнуло узнавание, и молодой человек, ухмыльнувшись, ответил:

— Сам-то что здесь забыл, а, Слуагадхан?

Неожиданный знакомец предостерегающе нахмурился и произнес:

— Видит небо, Грейнн, хоть мы с тобой и друзья детства, но назовешь меня полным именем еще раз, и я тебе врежу.

Губы Грейнна растянулись в довольной усмешке. Он положил нож и поднял правую руку открытой ладонью вперед в знак капитуляции.

— Я смотрю, кое-что с годами не меняется, — произнес он. — Присаживайся, Хан. Что привело тебя в «такое место»?

— Да то же, что и тебя, — улыбнувшись, ответил молодой мужчина, устраиваясь напротив старого знакомого, — Запеченный картофель и хорошо прожаренный ломоть мяса.

Грейнн понимающе кивнул. Как ни удивительно, но ему и самому нравилась здешняя простая, но вкусная стряпня, как будто дышащая домашним уютом и атмосферой.