Консерватория: мелодия твоего сердца - читать онлайн книгу. Автор: Лисавета Синеокова cтр.№ 8

— Спасибо, друг. Всегда приятно знать, что есть те, кому ты небезразличен, — после чего поднес сосуд к губам и сделал большой глоток.

— Для этого и существуют друзья, — ответил лорд Броган, с усмешкой и спокойным удовлетворением в глазах наблюдая, как убывает рубиновая жидкость в бокале приятеля.

* * *

Санна Линдберг сидела за столом в преподавательской столовой и рассеянно помешивала ложечкой сахар в чашке. Ее взгляд, устремленный в пустоту, выдавал глубокую задумчивость.

— Леди Линдберг, позволите? — раздался рядом мужской голос.

Вздрогнув, молодая женщина подняла глаза на стоящего рядом с ее столом мужчину.

— Конечно, лорд Двейн, — ответила она и улыбнулась.

Первый проректор занял стул напротив и, поставив поднос перед собой, снова задал вопрос:

— Что могло вызвать такую задумчивость, что очередной шедевр мастера Аодха на вашей тарелке до сих пор стоит не тронутым? Никаких проблем?

— Нет. Проблем нет. По крайней мере, пока… — пробормотала в ответ оллема, а затем добавила. — Скорее трудности педагогического процесса.

— Поделитесь. Возможно, я смогу помочь. Хотя бы советом, — Маркас Двейн поощряющее улыбнулся.

— Все дело в ансамбле. Моя студентка и оллам выпускного курса никак не могут поймать одну волну. Нет, технически все идеально, но то, что они играют, не музыка, а набор звуков и пауз. Я чувствую, что что-то мешает каждому из них, но не могу понять что, — призналась метресса, после чего медленным отрешенным движением вытащила ложку из чашки и положила на блюдце.

— Хм… И как давно вы боретесь с проблемой? — спросил первый проректор.

— Уже две недели. Четыре занятия, за которые мы не сдвинулись с мертвой точки ни на йоту. Я уже даже не знаю, что предпринять. Оллема Адерин как будто физически закрывается, она скована, а оллам Грейнн холоден, как ледяная статуя, сдержан и безразличен. Я пробовала их тормошить, давала различные произведения с кардинально противоположными характерами, но результат один: технический и абсолютно инертный набор звуков. С такими успехами мы не можем перейти на уровень музыки души. Если честно, я не представляю, как их расшевелить.

Лорд Маркас Двейн хмыкнул и стал помешивать чай маленькой ложечкой. После нескольких минут молчания, он произнес:

— Была у меня одна студентка. У нее были проблемы с раскрытием своей музыки души. Мне приходилось давать ей добрую половину рока, чтобы она могла привыкнуть к присутствию постороннего и свыкнуться с мыслью, что музыка ее души будет услышана. Как ни странно, ей помогли не столько мои уроки, сколько студента, проходящего педагогическую практику.

— Но у оллемы Адерин нет проблемы с раскрытием перед учителем, — нахмурившись, возразила мэтресса Санна Линдберг.

— Я не об этом, леди Линдберг. Иногда студентам стоит дать время разобраться с проблемой самим. Присутствие преподавателя их сдерживает. Они не могут до конца осознать источник проблем, понимаете? Возможно, если у ваших студентов будет возможность высказать друг другу, что конкретно каждого из них не устраивает в музыкальном партнере, что-то изменится. В любом случае, устроить разбор полетов вы им всегда успеете, — ответил первый проректор.

Молодая женщина заинтересованно посмотрела на мужчину перед собой, закусила губу и после минутной паузы произнесла:

— Хуже-то вряд ли станет. Почему бы не попробовать… — а затем улыбнулась и добавила. — Но если все-таки станет, на разбор полетов я приведу их к вам.

Первый проректор усмехнулся. В его глазах вспыхнули задорные огоньки.

— Приводите. Разбирать полеты — моя работа.

* * *

Едва за спиной мэтрессы Линдберг закрылась дверь, я недоуменно посмотрела на мандолину. То есть как самостоятельные часы? Такое вообще бывает? Мандолина, если и умела читать мысли, то ответить мне не могла. Я перевела взгляд с собственного инструмента на партнера по ансамблю. Его лицо, как всегда, было непроницаемым, но вряд ли он понимал ситуацию лучше, чем я.

Сегодняшний урок с самого начала пошел не так, как другие. Во-первых, первой сегодня в кабинете оказалась не я, а Грейнн. Молодой человек стоял у окна, облокотив скрипку о подоконник. Заметив мое появление, он кивнул и снова отвернулся к виду, открывавшемуся за стеклянной преградой. Эти занятия были для студента выпускного года трудовой повинностью. Я знала это, ощущала в его музыке. Собственно, ни холодное отношение к ансамблевой затее, ни безразличное ко мне меня не задевало, поэтому я просто заняла свое место и стала расчехлять инструмент.

Во-вторых, Санна Линдберг опоздала, причем на гораздо больший срок, чем считала допустимым. Странная вещь: молчание, наполнявшее пространство до начала урока, было статичным, понятным и абсолютно спокойным, но как только одна за одной потекли минуты, отведенные занятию, оно превратилось в рой жужжащих пчел, время от времени, пытаясь укусить чувством неловкости, недовольства или неприятной мыслью.

Войдя в музыкальный кабинет, мэтресса рассеяла гудящую назойливость неприятных ощущений, но, как выяснилось, ненадолго. С неизменной приятной, распространяющей вокруг себя тепло и спокойствие улыбкой она сообщила нам, что с сегодняшнего дня академические часы, отданные под наши ансамблевые занятия, являются самостоятельными, и по их истечении мы должны будем представить ей на суд не только сами произведения, но и наш музыкальны прогресс. После такого заявления, не дав нам и секунды, чтобы опомниться, молодая женщина покинула помещение, оставив в нем после себя двух ошарашенных новостью студентов и вязкое пространство непонимания.

Тишина вольготно заполнила кабинет. Несколько минут, она была всевластной владычицей комнаты, как вдруг резкий рубленый шепот Грейнна разорвал ее на мелкие клочки.

— Бред какой-то, — зло выдохнул он.

Я пожала плечами. Реплика ответа явно не требовала. Да и завязывать разговор с разозленным мужчиной мне не хотелось. Вместо этого я достала из чехла ноты и стала расставлять их на пюпитре в порядке игры того или иного произведения. Мягкий шелест страниц приятно щекотал кончики пальцев, а бумага на ощупь мне всегда нравилась. Так что постепенно первый шок от новости прошел, и внутренние струны перестали встревожено дребезжать.

Грейнн Бойл какое-то недолгое время наблюдал за моими действиями, а потом еле слышно фыркнул, подошел к своему пюпитру и тоже пролистал уже расставленные нотные листы.

Первой, как всегда, в очереди стояла ария Зиггерда. Молодой человек движением смычка дал ауфтакт. Темп и оттенки были прописаны в нотах и давно разучены. Для разговоров причин не было, как я думала, по крайней мере, первые тридцать секунд. А потом началась моя обыкновенная пытка: его музыка кусалась, кололась, проникала под кожу прикосновениями осиных жал.

С каждой сыгранной нотой становилось все сложней, а сегодня особенно. Эффект неожиданности сделал свое дело — самоконтроль Грейнна Бойла дал трещину, сквозь которую вибрациями музыки его скрипки сочилась внутренняя мелодия скрипача.