Эмоциональный разлад в исполнении был бы слышен даже абсолютно немузыкальному человеку. Это был даже не разлад. Грейнн играл с каждой нотой все злее, а я закрывалась, как могла, выстраивала блоки и стены между нами, чтобы хотя бы не фальшивить.
Когда ария была сыграна, благословенная тишина бальзамом растеклась по моей изможденной коже. Я ощущала почти физическое истощение, даже пальцы подрагивали. Какое-то время пространство кабинета заполнял только звук дыхания двух недовольно сопящих олламов, а потом вдруг раздался голос моего партнера:
— Тебе-то самой нравится, как это все… звучит? — задумчиво произнес он приятным баритоном.
Я вздохнула и призналась в очевидном:
— Нет.
— И что будем с этим делать? — спокойно, впрочем, как всегда, спросил Грейнн.
— Я не знаю, — после секундной заминки ответила я.
Молодой мужчина испытывающе посмотрел на меня и уточнил:
— Что, совсем никаких идей?
По его взгляду было заметно, что заминка не прошла мимо его внимания, поэтому, вздохнув, я произнесла:
— Возможно, нам стоит настроиться на… — я снова запнулась, подбирая нужное слово, — умиротворенный лад. Может быть, тогда ансамбль не будет звучать так…
— Отвратительно — закончил за меня старшекурсник.
Мне оставалось только кивнуть. Мы и правда звучали отвратительно, смысла отнекиваться не было.
— Значит, умиротворенный лад, — Грейнн Бойл снова окинул меня задумчивым взглядом и задал следующий вопрос. — Как предлагаешь настраиваться?
И в этот момент меня настиг ступор. Мне предложить было нечего: откуда я могла знать, что и как его умиротворяет?
Увидев мое замешательство, молодой мужчина понятливо хмыкнул и произнес:
— Могу сыграть, что-нибудь спокойно-расслабляющее.
От этого предложения я вздрогнула и немедленно ответила:
— Давай лучше я.
Грейнн безразлично пожал плечами и кивнул в знак согласия.
Я перехватила поудобней медиатор и прикоснулась им к струнам. Мягкое частое тремоло разлило в пространстве звуки тональности Лунный Аметист. Мелодия широко известного, невероятно волшебного народного танца Залдана дуновением легкого ветерка теплой летней ночи коснулась кожи. Эта мелодия для меня была особенной. Она не просто давала возможность верить в сказку, она сама была сказочной историей. Историей, которую девушки могут рассказать движением, взглядом, дыханием… Главный смысл танца — вовсе не в том, чтобы завладеть безраздельным вниманием мужчины, нет. По крайней мере, для меня. Главным всегда было и есть движение, полное грации и свободы, открывающее всю суть танцующей. Самовыражение. Этот танец девушки исполняют не для мужчин, они раскрывают свою душу луне, звездам, ветру… И счастлив, тот мужчина, которому довелось увидеть свою возлюбленную, исполняющей полнолунный танец, такой, какова она есть.
С каждым новым, но таким знакомым звуком напряжение отступало, оставляя вместо себя спокойную безмятежность. Я вкладывала в мелодию всё то облегчение, которое испытывала от перемены настроения в музыке. И если Грейнн Бойл прочувствует хотя бы десятую долю моих эмоций, играть с ним в ансамбле станет во столько же раз легче.
Два повтора основной темы — и мелодия затихает, словно уносится вдаль ласковым ветром летней ночи. Я опустила руку с медиатором и облегченно выдохнула, после чего посмотрела на партнера. Его лицо было таким же непроницаемым, с налетом пренебрежения, как и всегда.
— Начнем со второй части, — произнес он голосом, в котором мне почудилась призрачный оттенок натуги.
Я кивнула. Ауфтакт — и через секунду наш дуэт снова разгоняет тишину звуками верных инструментов. С первой же ноты, которая будто полоснула по только отдохнувшей коже ощущением пореза, я поняла, что идея с умиротворяющей мелодией не увенчалась успехом. Не знаю, что заставило меня продержаться целых десять тактов, удивление или непонимание, но по их прошествии, я попросту выронила медиатор из дрожащих рук, вскочила со стула и выбежала из кабинета.
Первые несколько секунд мысль в голове была только одна: уйти подальше, чтобы не слышать и не видеть. Но с каждым шагом и мгновением тишины, бальзамом обволакивающей мои уши, со дна души поднимались другие чувства. Нет! Я не могу и не хочу терпеть это! Я не знаю, что нужно чувствовать, чтобы мелодия сердца трепала нервные окончания слышащего, как собака жгут, которым ее регулярно бьют! Злость, непонимание и неприятие сложившейся ситуации уже через минуту клокотали и бурлили во мне, как вода, кипящая в котле. Остановившись, я сжала руки в кулаки и только тогда почувствовала, что в левой по-прежнему держу мандолину. Улыбнувшись ей, давнишней подруге, я нахмурилась и решительно устремилась к тому единственному, кому могла рассказать все без обиняков.
Глава 4
Дверь кабинета, заведующего кафедрой струнных резко распахнулась. Я не рассчитала силы, а когда это осознала, ловить улетевшее навстречу стене деревянное полотно было поздно. Рефлекторно дернувшись за ним, я почти упала в кабинет Тигана Муррея.
— Вот о чем я и говорила: оллема Адерин недопустимо теряет контроль над собственными эмоциями, — прозвучал покалывающий льдинками голос мэтрессы Хьюз.
— Ты слишком строга к девочке, Дервила, — ответил ей спокойным тоном мэтр Муррей, будто и не было секунду назад грубого вторжения не вполне вменяемой студентки (какой вменяемый студент станет вламываться в кабинет заведующего кафедрой, хлопая дверьми?) на его территорию. — Судя по виду, у оллемы какие-то трудности.
Мэтресса Хьюз смерила меня неодобрительным взглядом, в ответ на который при других обстоятельствах я бы сжалась в комочек, пропищала извинения и тихонечко прикрыла бы за собой дверь с противоположной, а значит безопасной, стороны, но сейчас он не возымел обыкновенно-отрезвляющего действия.
Выдохнув, я посмотрела прямо на хозяина помещения и произнесла, не сумев спрятать в голосе звон от негодования и несправедливой обиды:
— Мэтр Муррей, я к вам по личному делу, — после чего повернулась к метрессе Хьюз и добавила, — если вы не против, — вежливость никто не отменял, правда, в тоне моем и намека на нее не было, что, конечно, от мэтрессы не укрылось.
Окинув меня взглядом сощуренных глаз из-под ловящего блики окна пенсне, она поджала губы, хмыкнула, после чего кивнула мэтру Муррею и вышла из кабинета, тот только и успел встать с кресла. Звук удаляющихся каблуков напоминал падение сосулек с крыши высокого здания. По моей спине пробежала изморозь мурашек. Ситуация с экзаменом становилась все более зыбкой, но сейчас меня волновало не это. Я сжала зубы и снова подняла глаза на преподавателя, который, в свою очередь, внимательно смотрел на меня.
Мэтр Тиган Муррей подошел к двери и аккуратно ее закрыл, после чего обратился ко мне, сопровождая слова приглашающим жестом:
— Оллема Адерин, присядьте и расскажите, что стряслось.