Вести о Япан-острове в стародавней России и другое - читать онлайн книгу. Автор: Людмила Ермакова cтр.№ 40

Примечательно, что в отличие от поэтов-современников Брандт переводит ритмической прозой. Многие из его переводов при этом, как нам представляется, достаточно легко атрибутировать: например, стихотворение «неизвестнаго автора древняго времени» явно представляет собой песню, которую богиня Сусэри-бимэ-но микото в летописи «Записи старых деяний», «Кодзики», поет божеству Ятихоко-но нами. Перевод Брандта гласит: «Дай только солнцу за гору зайти! К тебе я выйду скоро! Темной ночью ты подойдешь ко мне, подобный утренней заре, с улыбкой на сияющем лице, и руки белые, как белые канаты из коры Таку, положишь ты на грудь мою. <…> Не говори мне о тоске любовной, бог великий восьми тысяч копий!» (с. 11).

Или, например, стихотворение № 87 из «Манъёсю», антологии VIII в.: «Пока не ляжет белый снег на смоль блестящую моих волос, — в течение всей моей долгой жизни я ничего не буду делать — только ждать! Да, ждать тебя!» Для сравнения приведу новый перевод А.Е. Глускиной с приблизительной рифмой, имеющий форму разбитого на пять строк четверостишия: «Пока живу, я буду ждать, любимый, / Я буду ждать, пока ты не придешь, / О, долго ждать! / Пока не ляжет иней / На пряди черные распущенных волос…»

Хотелось бы упомянуть еще об одной книге, занимающей промежуточное положение между переводами с западных переводов, выполненными культуртрегерами начала XX в., не знающими японского языка и культуры, и переводами японоведов-специалистов 20-х гг.

Речь идет о небольшой книге 1913 г. «Импрессионизм как господствующее направление японской поэзии» ^[200]. Автор книги — Ямагути Моити (1982–1920) — был полуяпонец-полурусский, студент Санкт-Петербургского университета, учившийся примерно в одно время с Конрадом, но на другом факультете. (О нем известно немного, и сведения о нем не очень достоверны — по всей видимости, из-за открывшегося туберкулеза он вскоре уехал в Японию, работал там преподавателем, умер довольно молодым.) В основу книги, как говорит сам Ямагути в предисловии, положен реферат, прочитанный автором на первом заседании Русско-Японского общества в Санкт-Петербурге в ноябре 1911 г., в работе над текстом ему помогали некоторые русские, а также японские коллеги — преподаватели того же университета.

Работа Ямагути тоже (и за 15 лет до книги Н.И. Конрада) представляет собой нечто вроде истории японской литературы в образцах и очерках, с довольно распространенным предисловием. И, как представляется, в этом предисловии впервые на русском языке были отчетливо сформулированы основные положения лирического образа японца и набросаны общие очертания классической японской поэзии, которые с тех пор, разумеется, подвергались развитию, переинтерпретациям и значительным уточнениям, однако фундаментального их пересмотра, как представляется, не произошло.

В самом деле, в эссе Ямагути приводится и краткая периодизация японской поэзии, и чисто стиховедческое описание строения пятистишии и трехстишии ^[201], сказано об интересе японской эстетики к деталям, мышлении конкретно-чувственными образами, и, вероятно, впервые в России в книге Ямагути прозвучали тезисы об особой утонченности и чуткости к красоте, особом отношении к природе, повышенной роли женщин в поэтическом творчестве и даже о непостижимости японской поэзии для европейского читателя, если он «недостаточно восприимчив к тонким и разнообразным проявлениям эстетической сущности человека» ^[202] (при этом и «богато одаренному чуткостью» читателю перевод может сделать японскую лирику доступной только в «некоторой степени» ^[203]).

О книге этой долгое время не было известно новым советским поколениям востоковедов, надо думать по нескольким причинам: во-первых, она вышла незначительным тиражом и скоро стала библиографической редкостью, во-вторых, ни в одной из последующих работ профессиональных востоковедов, в частности в хрестоматии Н.И. Конрада 20-х гг. и далее, она не упоминается.

Последнее обстоятельство, вероятно, имеет несколько причин. Хотя Конрад, думается, наверняка был знаком с этой работой, ссылка на нее противоречила бы тогдашним устремлениям ученого и эпохи. Во-первых, книга эта была дореволюционной, и даже более того, довоенной, отражавшей совершенно иной строй идей, иное состояние и самой литературы, и науки о ней. Ямагути Моити, высказавший ряд важных соображений о характере японской литературы, да и японского мировосприятия в целом, нашел японской поэзии место в мировой истории, определив ее как изначально «самобытный импрессионизм» (еще он называет японский вид импрессионизма «рефлективно-лирическим»), до которого в Европе, писал он, дошли совсем недавно и «через ряд сложных градаций» ^[204].

Н.И. Конрад, десять лет спустя сформулировавший задачи нового поколения японоведов, к которому он принадлежал, уже предстает человеком совсем другой эпохи и направления мыслей; он, видимо, уже ощущал себя не эссеистом, не эстетом с эрудицией рафинированного европейца, а представителем нового литературоведения как одной из позитивистских наук: «Японская литература ждет подхода к себе с точки зрения четко социологической; и она в то же время… ждет анализа, построенного на началах строго формальных». По исследовательской манере и методике Конрад оказывается близок одновременно и к социологическому методу в литературоведении, и к ОПОЯЗу; по общему строю мыслей он идет в русле космически-масштабного ощущения эпохи, когда каждое конкретное человеческое действие трактовалось в рамках универсалистских мотиваций и планов с большой буквы. По Конраду, работа его и его коллег по изучению произведений японской литературы должна состоять из трех частей: «перевод, как выполнение стилистической задачи», «историко-культурный очерк, как выполнение социологического задания» и «комментаторский очерк, как выполнение задачи уже чисто литературоведческой». А в пределе этот План имел целью «построение японской поэтики, теории японского словесного искусства» и «новое конструирование общей истории японской литературы» ^[205] (отметим слово «конструирование» как характерный признак мышления эпохи). Все творилось заново в те времена, поэтому, используя достижения немногих признаваемых им предшественников (упоминаемый Конрадом очерк С.Г. Елисеева о японской литературе, историко-литературный труд немецкого исследователя К. Флоренца, а также филологические разыскания японских ученых), надо было, по мысли Н.И. Конрада, глубоко и полно исследовать отдельные произведения, а потом коллективно («круг работников ширится и их целеустремленность укрепляется») строить новую теорию и историю японской литературы ^[206].