Чингисхан. Человек, завоевавший мир - читать онлайн книгу. Автор: Фрэнк Маклинн cтр.№ 146

На обратном пути домой Чингис намеренно не спешил, устраивал нескончаемые празднества и выезды на охоту в честь своего триумфа в войне с империей Хорезма. У него были весомые причины для благодушного настроения: его фаворит идикут Барчук превосходно показал себя при осаде Нишапура, а сам он с сыновьями практически выполнил всю намеченную программу, кроме поимки шаха. Несколько омрачало бесцветное поведение Джучи и Джагатая при Гургандже (Ургенче), но в итоге все закончилось удовлетворительно. Он говорил приближенным, что особенно доволен тем, что не пришлось обращаться к главным ударным полководцам Мухали, Джэбэ и Субэдэю ^[1791].

Он возвратился в Монголию в феврале 1225 года, потратив шесть лет на войну с шахом. Когда в том же году умер его лучший друг Боорчу, великий хан осыпал его семью щедрыми дарами, благоволениями и чинами, как это он пытался сделать и в отношении семьи Мухали, умершего в 1223 году, и сожалел, что не вознаградил его родичей и близких более достойным образом, поскольку отсутствовал на войне ^[1792].

Весь 1225 год Чингис занимался, можно сказать, инвентаризацией. Ему часто приходилось задумываться об огромном и запутанном наследии империи и неопределенности собственных представлений о нем. С одной стороны, он дал монголам такие богатства, могущество и роскошь, о каких они даже и не помышляли, и превратил кочевников в правителей миром; люди, одевавшиеся в лохмотья и поедавшие собак и мышей, когда он был мальчишкой, теперь пользовались изысканными кушаньями и предметами роскоши, воспринимая это как данность. Чингисхан ввел в обращение бумажные деньги, надежность которых обеспечивалась драгоценными металлами и шелком; ценность бумажных денег измерялась серебряными слитками и устанавливалась таким образом, чтобы предотвратить безудержную инфляцию ^[1793]. Благодаря ввозу множества ремесленников и мастеров из Китая и Персии империя стала «мастерской» мира, сосредоточием мировой торговли и технологии ^[1794]. (Таким безостановочным и ускоренным был темп движущей силы торгово-экономического прогресса, что Гургандж, практически стертый с лица земли в 1221 году, в тридцатые годы возродился до такой степени, что снова превратился в важнейший торговый центр.) ^[1795]

Чингисхан мог гордиться богатством и могуществом империи, но он должен был понимать и масштабы понесенных жертв, не только человеческих, но и тех потерь, которые неизбежно имели место в сфере монгольского этноса и культуры. Смешение с завоеванными оседлыми народами, китаизация монголов в Китае подрывали древний образ жизни, как это и предвидел прозорливый Чингисхан. Великий хан хотел «монголизировать» весь остальной мир, но его политика «сожительства» произвела прямо противоположный эффект. На местах происходила «абсорбция» монголов, и это доказывало несовместимость двух образов жизни — кочевого, скотоводческого и оседлого, городского ^[1796].

Успешность формирования империи сопровождалась и другими опасными явлениями. Питание монголов существенно улучшилось и обогатилось новыми продуктами вроде нута, специями, такими как кардамон, но появились и новые, более крепкие алкогольные напитки ^[1797]. Кумыс, традиционно поднимавший настроение и в праздники, и в будни, был слабее пива, а теперь монголы получили в свое распоряжение вина и другие виды зелья, в которых содержание алкоголя было во много раз больше. Тяга к выпивке превратилась в серьезную социальную проблему еще при жизни Чингисхана ^[1798]. Самыми отъявленными любителями алкоголя были представители высшей аристократии. Закоренелыми пьяницами были Угэдэй и Толуй, а Бату (Батый), сын Джучи, наладил постоянную поставку вин в свой лагерь, расставив тридцать всадников на расстоянии одного дня верховой езды. Еще до приобщения к европейским винам Батый пристрастился к превосходному чистейшему черному кумысу. Подсчитано, будто для удовлетворения потребностей семейного очага Батыя надо было доить ежедневно 3000 кобыл ^[1799]. Подобно римлянам, монголы гордились своей способностью с помощью рвоты избавиться от излишков выпитого вина и любого другого алкоголя, чтобы продолжить возлияния. Алкоголизм был главной причиной сравнительно небольшой продолжительности жизни монгольских ханов и аристократов. Они редко преодолевали 50-летний рубеж; эту планку удалось перешагнуть Чингисхану, умеренному бражнику, умершему в возрасте 65 лет, и Хубилай-хану (умер в 78 лет), сумевшему противостоять тенденции ^[1800].

Естественно, монгольское общество, прежде относительно эгалитарное, стало все более существенно расслаиваться на богатых и бедных, что уже давно было обиходным признаком социальных систем изобилия. Неравенство иногда проявлялось самым неожиданно брутальным образом. Когда умирал богатый человек, его хоронили на открытом поле, помещая в гэр (юрту на монгольском языке), куда ставили корзину с мясом и кувшин кумыса. Ему дарили кобылу, жеребенка, верблюжонка, сбрую с седлом, лук с колчаном и стрелами, золото и серебро. Затем друзья съедали коня, набивали его шкуру сеном и водружали на деревянный помост. Другой вариант этого обычая — над могилами богатых покойников накалывали на шесты коней. Считалось, что все это непременно потребуется умершему человеку на монгольском «корабле смерти», который унесет его в загробный мир ^[1801]. Друзья и родственники могли также притвориться, будто похоронили умершего публично возле его юрты, но на самом деле погребли его в тайнике далеко в поле, оставив открытое квадратное окно. В такой не засыпанной землей могиле под трупом три дня лежал любимый раб умершего богача. Если раб выживал, то его сразу же объявляли вольным человеком, и с этого момента он становился самым почетным гостем семьи. Затем могила закрывалась, засыпалась землей и затаптывалась табунами коней и стадами коров, чтобы не оставалось никаких следов захоронения ^[1802]. Простой монгол был лишен «роскоши» быть погребенным в могиле. Трупы людей такого сорта увозились в отдаленные необитаемые районы степей и выбрасывались на жутких своего рода мусорных свалках человеческих останков. Эта практика существовала до XIX века, и один путешественник того времени описывал одну из таких свалок: