Стоит ему высунуть нос из участка, чтобы пойти поесть или выпить кофе, как из-за угла вырулит мотоциклист в наглухо задраенном шлеме и зарядит в него пару килограммов свинца.
Окружить себя охраной? Да ни одной охране в мире ни разу не удалось предотвратить убийство, это признанный факт.
Только трупов добавится: помимо назначенной жертвы полягут еще двое-трое ребят из охраны. И это неизбежно. Убийца точно знает, что делает. Возможно, он даже досконально все отрепетировал, а телохранители, которых учили стрелять только в ответ, то есть действовать лишь в целях обороны, а не нападения, и не догадываются о намерениях того, кто пристроился где-то рядом. А когда смекнут, спустя пару секунд, будет уже поздно: разница в пару секунд между нападающим и охраной и есть главный козырь убийцы.
В общем, в голове того, кто пользуется оружием для убийства, на одну передачу больше, чем у того, кто пользуется им для защиты.
И все же комиссар явно нервничал. Нервничал, но не был напуган. А еще чувствовал себя глубоко оскорбленным.
Когда он увидел разгром в своем доме, то ощутил чувство стыда. И пусть это сравнение притянуто за уши, но он как будто понял, почему женщинам так трудно бывает заявить об изнасиловании.
Его дом, то есть его самого, жестоко изнасиловали, обшарили, вывернули наизнанку чужие руки, и он мог говорить об этом с Фацио, только прикидываясь, будто шутит. Обыск, учиненный в доме, встревожил его гораздо сильнее попытки поджога.
А потом этот хамский звонок. И дело даже не в угрожающем тоне и не в брошенном под конец оскорблении.
Обиден сам факт, что кто-то может думать о нем как о человеке, готовом отступиться, испугавшись угроз, и действовать по чужой воле, как какая-нибудь мокрица или инфузория. Разве он давал им когда-то повод, хоть жестом, хоть словом, составить о нем такое мнение?
И конечно, они на этом не остановятся. К тому же они еще и торопятся.
«Делай, что тебе положено».
Возможно, Фацио прав: все, что с ним происходит, должно иметь какое-то отношение к процессу Ликко. Он устроил Ликко ловушку, чтобы тот угодил за решетку, но в выстроенной схеме обвинения было слабое место, а он никак не мог припомнить какое. Адвокаты Ликко наверняка заметили это слабое место и поговорили с Куффаро. А те взялись за дело.
Первым делом завтра с утра надо перечитать бумаги по делу Ликко.
Зазвонил телефон. Он не стал отвечать. Телефон замолчал. Если за ним следили, то заметили, что он даже не встал, чтобы ответить на звонок.
Когда собрался спать и зашел в дом, он решил не запирать балконную дверь: надумают нанести ночной визит – хотя бы не станут в третий раз взламывать замок.
Принял душ, потом лег, и едва залез под одеяло, как снова зазвонил телефон. На этот раз он встал и ответил.
Это была Ливия.
– Почему ты мне не отвечал?
– Когда?
– Час назад.
Значит, это звонила она.
– Наверно, в душе был, не слышал.
– Ты в порядке?
– Да. А ты?
– Я тоже. Хотела тебя кое о чем попросить.
Опять. Сначала Ингрид, теперь Ливия. У всех к нему просьбы. Ингрид он ответил полуложью, Ливии тоже придется врать? У него сложилось новое присловье: «Кто любит приврать, тому бабы не видать».
– Проси.
– Ты занят в ближайшие дни?
– Не очень.
– Мне так хочется провести несколько дней с тобой в Маринелле. Завтра в три я бы могла сесть на самолет и…
– Нет! – почти выкрикнул он.
– Спасибо! – помолчав, ответила Ливия. И повесила трубку.
Мадонна, как ей объяснить, что его «нет» – это крик души, потому что он боится вовлечь ее в проклятое дело, в котором сам по уши увяз?
А если, допустим, Ливия будет с ним и те устроят показательную пальбу? Нет, Ливии тут сейчас не место.
Перезвонил. Думал, она не ответит, но Ливия сняла трубку:
– Просто мне стало любопытно.
– Что?
– Послушать, как ты будешь оправдываться за свое «нет».
– Понимаю, ты огорчилась. Но и ты пойми, Ливия, дело не в оправданиях, поверь, а в том, что ко мне в дом трижды за несколько дней забирались воры и…
Ливия покатилась со смеху.
Интересно, что тут смешного?! Говоришь ей, что твой дом стал проходным двором для воров, а она! Не только ни слова в утешение – она находит все это комичным? Вот это понимание! Он начал закипать.
– Слушай, Ливия, я не вижу…
– Воры в доме знаменитого комиссара Монтальбано! Ха-ха-ха!
– Если ты успокоишься…
– Ха-ха-ха!
Бросить трубку? Перетерпеть? К счастью, он почувствовал, что успокаивается.
– Прости, но мне это показалось таким смешным!
Вот и остальные так же отреагируют, если об этом станет известно.
– Я расскажу тебе, как все было. Это забавная история. Они ведь и сегодня наведались.
– И что украли?
– Ничего.
– Ничего?! Ну давай, рассказывай!
– Три дня назад Ингрид пришла ко мне на ужин…
Прикусил язык, но было слишком поздно. Случилось непоправимое.
На другом конце провода барометр наверняка показывал надвигающуюся бурю. С тех пор как их отношения наладились, Ливия была одержима ревностью, которой раньше никогда не страдала.
– И с каких пор вы завели такую привычку? – ехидно спросила Ливия деланно веселым голосом.
– Какую привычку?
– Ужинать вдвоем. Под луной. Кстати, ты и свечу на стол ставишь?
Кончилось все скандалом.
В итоге то ли из-за визита троицы поджигателей, то ли из-за анонимного звонка, то ли из-за размолвки с Ливией комиссар так разнервничался, что почти не спал – так, проваливался каждый раз минут на двадцать за раз. Проснулся совершенно оглушенным. Полчаса в душе и четверть литра крепкого кофе – и он снова мог отличить правую руку от левой.
– Меня ни для кого нет, – бросил он, проходя мимо Катареллы.
Тот понесся следом:
– Вас нету по телефону или лично?
– Нету меня, можешь ты это понять?
– Даже для синьора начальника?
Для Катареллы «синьор начальник» был инстанцией лишь на одну ступеньку ниже самого Господа Бога.
– Даже.
Он заперся на ключ у себя в кабинете. Ругаясь, убил полчаса, чтобы найти папку с бумагами по делу Джакомо Ликко.
Два часа изучал дело, делал пометки.
Потом позвонил прокурору Джарриццо – тот будет выступать в суде со стороны обвинения.