Гертра всё ещё молчала, села против него, подобрав колени под себя, стиснув кулаки. В её глазах пылала ярость.
— Можешь долго рассказывать мне, что я слаб, и что мои старания тщетны, и что вы всё равно одержите верх — и я даже послушаю, — усмехнувшись, продолжал Орне. — Но то же самое я могу сказать и тебе. Пойдём.
С этими словами он поднялся, направляясь к выходу в лес, и сестра последовала за ним.
Уже снаружи, у затушенного костра, мальчик сел на траву, прислонившись спиной к осине, предложил Гертре присоединиться. Та осталась стоять. Тот пожал плечами.
— Ты сражаешься за правду, Гертра, и ты молодец, — усмехнувшись, продолжал он. — Но, скажи мне, кто ты? Изобретала ли ты игрушки, которыми восхищались дети, как то сделал наш любимый фон Кроннст? Твои песни дурманили сознания миллионов, подобно Дамаске — основательнице вашего Ордена? Или, быть может, ты возвращала детям утерянные воспоминания, как Таолока? Сделала ли ты сама хоть сколь-нибудь такое же великое, как они, чтобы другие дети, да и сама Карпа хоть на долю секунды усомнились в твоём даровании, отправили бы тебя в темницу, или — вовсе изгнали? Ты строишь из себя великую всеблагую спасительницу, которая опускается в самую бездну — но ни разу не коснулась её, хотя сама же знаешь, что лишь вобрав в себя весь мрак темницы узника, ты способна достучаться к нему. Делала ли ты когда-нибудь это по-настоящему? Нет, потому что те, кто действительно спасал оттуда других — их либо заключали на места освобождённых, уже безвременно, либо изгоняли. Я не вижу ни единой причины, по которой из всех, из множества куда более достойных, Карпа на роль собственной спасительницы выбрала тебя. Кроме, разве что, факта, что ты — её абсолютное отражение: лепрозорий для мёртвых и душевнобольных, что предпочитают сказки правде.
Он рассмеялся, покачав головой, смотря на молчащую Гертру, что стояла перед ним.
— Да ты просто подумай: как по-настоящему может быть хорошим место, которое даже называется «Город Мёртвых детей». Не потерянных, не спящих, не страждущих, а «Мёртвых». Ты поставила всё на свою мечту — и ради чего? Чтобы, лишь только ощутить настоящую жизнь — и снова отправиться туда, снова умереть, раствориться в собственных фантазиях? Ты будешь говорить мне, что плен иллюзий — это темницы, в то время, как на улицах Карпы живут те, кто хочет развиваться — нет. Ты не права, Гертра, как была не права и сама Карпа, задав свод несогласованных и перечащих друг другу правил. Не мы, те, кто прорвали темницы, уничтожили её, но вы, своим молчаливым согласием и нежеланием мириться с тем, что и она является частью реального мира, где её законы никогда не будут работать. Ты скажешь, что Карпа забирает детей не навсегда, а пока им хочется, а потом — возвращает их в то же время и в то же место — волшебно! Не пади она, и пожелай мы вернуться домой — куда бы мы пришли? Под меч татар, к сожжённой хате, в утро проклятого набега, в котором никто не выжил? Да мы убежали буквально за мгновение до того, как ятаган опустился на твою же голову, а нас с Сильфой — растоптал конь. Мы уже мертвы, сестра, понимаешь? Нам было некуда идти, и Карпа стала для нас единственным местом, где мы могли — не отсидеться, но — жить. И — буквально чудом и нашей же с другими, подобными мне детьми, милостью — обретя новую жизнь в ином времени, всё, что ты хочешь — это снова уйти? Браво!
Орне снова рассмеялся, хлопая в ладоши.
— Твоя правда — правда униженных и оскорблённых мертвецов, которые даже в смерти мечтают о смерти, и это нормально, таких как ты — много, я могу ещё хоть с сотню имён привести, кто охотно поддержат тебя и последуют за тобой — и туда вам дорога.
Он поднялся, подошёл к сумке у палатки, покопался там, находя припрятанную пачку жёлтых «Верблюдов», чьё марево далёких земель сейчас подходило, как никогда, и запасную зажигалку, закурил, уже стоя, всё так же смотря на разбитую девушку перед ним.
— Ты так боялась, что я, кто провёл в темницах свыше трёх сотен лет, испытав на себе все возможные пороки человечества, и насладившись ими, стану вселенским злом, с которым ты схлестнёшься во имя добра и света — и что же? Смотри, — он затянулся, выпуская клуб дыма в лицо, — вот он я, перед тобой. Те же волосы, то же лицо, та же одежда. Страшно? То-то, ты даже не способна ответить, что изменилось, и я тебе помогу: ничего. Ты боялась, что я уничтожу тебя? Так вот, сестра, да, я тебя уничтожил: все твои идеалы, все твои страхи и сомнения, всё то, чего ты избегала, сейчас, — тут он развёл руками, — просто рушатся у тебя на глазах. Я живой, мир живой, ни раскатов грома, ни семилезвийного дождя, ни пламени тысячи солнц, ничего не случилось, понимаешь? — смеясь, говорил он, глядя, как девушка перед ним дрожит, едва сдерживая слёзы.
— Разница в том, — продолжал Орне, — что я живой, а ты — нет. Ты мертва, потому что приняла смерть за жизнь изначально, и тебе только одна дорога — в твой жалкий некрополь, который ты так отчаянно стараешься вернуть, и, знаешь, я даже помогу тебе в этом. Я-то тебя не боюсь, и никакого зла на тебя не держу: мне нет смысла злиться на пустую химеру. Смысл твоей новой жизни был в борьбе со мной, в подавлении меня, в уничтожении Пыльного Города — и что же? Ты проиграла, даже не начав сражения, потому что твоя война надумана на пустом месте, в мире, которого не существует, и который живёт суто в рамках фантазий, и, столкнувшись с первой же преградой, ты теряешься, не знаешь, что делать, потому что всё идёт не так, как ты думаешь, не так, как тебя учили. Потому что ты живёшь жизнью, которой нет.
— Триста лет в заточении, — продолжал он, медленно прохаживаясь вкруг места костра, — ты считаешь, что это способно нивелировать личность, сделать из неё чудовище. Я же тебе отвечаю, что чудовище этим насытилось ещё тогда. Я свободен и радуюсь жизни, а ты — про тебя я уже всё сказал. Но на прощание, всё же, вспомни, почему я оказался там, а ты и сестра — нет. Вы хотели остаться в Карпе, в то время как я — желал вернуться, хотел спасти нас, чтобы мы жили дальше, возможно — нашли своих родителей, а нет — так убежали в соседний город, рассказали там о набегах — да сделали бы хоть что-то, чтобы помочь родному миру. И, естественно, мне нужно было знать, и как убивать людей, и как обращаться с оружием, и, чёрт возьми, сделать так, чтобы в миг возвращения я смог и сам избежать смерти, и спасти вас. Разумеется, мои запросы разрушительны, разумеется, они таят в себе злость, гнев, ненависть — и, конечно же, моя дорога — темницы, а не светлый и прекрасный город, где остальные могут петь, рисовать, делать булочки и озарять небеса созвездиями воображаемых зверей.
— И куда ты пойдёшь? — только и спросила Гертра.
— Да в сущности, к таким же глупцам, как вы, только весёлым, — пожал плечами Орне. — Я молод и хорош собой, а мир разительно изменился, и это — действительно чудо. Будет тяжело первое время, особенно, учитывая, что три года я уже потерял, но как-нибудь да справлюсь. Уверен, что сейчас здесь возможностей явно больше, чем раньше. И да, ты не бойся, я не стану мешать твоему великому плану: если лодка идёт ко дну, а моряки ещё и наполняют её водой — тут только отойти и не мешать: ни словами, ни действиями, уже не помочь. Что до новой химеры — Пыльного Города, которым стала Карпа, — мне он так же не нравится: всё та же пыль на ветру, только смешная. У него нет ни собственных идеалов, ни смысла, ни сути, только полная свобода воли, с которой каждый делает ровно то, что хочет. Нет нужды его разрушать, потому что он уже мёртв в своём основании, и страшного противника в нём видишь только ты, и такие же слабаки, которые оправдывают собственную несостоятельность божественным вмешательством и столкновением космических сил, ищут смысл там, где следует просто учиться жизни. Где ты видишь колосса о семи печатях, я вижу ширму для игры в прятки. Ты веришь, что уничтожив его, сознание Орне вернётся — верь дальше, и, быть может, ты права, и я — суть не более, чем морок, порождённый твоей иллюзией, и — да, ты сможешь победить меня. Но станет ли ему от этого лучше? Вот уж не знаю. Но что мне по-настоящему известно — будь он счастлив, и будь у него действительно всё хорошо, мы бы сейчас не общались. Так что делай выводы, сестра.