— Теперь вы будете ходить только в ней, в бане переоденьтесь и не снимайте, — получили мы инструкции.
Форма представляла собой широкую бесформенную юбку до колена синего цвета и простую голубую рубашку. Эта одежда оказалась такой огромной, что я могла завернуться в нее несколько раз.
— А нет ли чего поменьше?
— Ничего нет, все размеры стандартные. Кто виноват, что ты такая худющая?
Подозреваю, что за неделю голодовки на транзите я похудела еще сильней (если такое было вообще возможно), но объяснять, кто виноват, не имело смысла.
И вот мы, с формой в руках вышли в лагерь, в сопровождении все того же мужчины.
Глава 4
Когда мы попали во двор, я не поверила своим глазам.
Мое первое впечатление о трудовой колонии: я попала в санаторий! Большая просторная территория, на которой располагались белоснежные пятиэтажные корпусы. Я несколько месяцев провела в тюрьме, не видя света белого и теперь, попав на улицу, в общий двор, была просто сражена наповал.
Стоял солнечный летний день, небо лазурное, воздух благоухал. После тюремной вони он казался сладким, солнце слепило, а ветерок был нежнее самого любящего прикосновения. Я никогда бы не поверила, что первое впечатление о «зоне» может быть именно таким. Всюду разбито множество клумб, на которых вовсю цвели розы и не было ни одного сорняка. Очень чисто, ровные асфальтированные дорожки, бордюры свежевыбеленные. Территория большая, забор с колючей проволокой маячил где-то вдали и не портил картины.
Восторженно я шла за надзирателем. Баня оказалась не хуже, чем двор. Помещение просторное, вода в кранах текла нормальным потоком, очень чисто, никакой ржавчины. Я просто боялась верить, что все это правда. Мы наплескались, и никто нас не подгонял, не орал и не мешал. Тома проявляла ко мне странный интерес. Она то и дело заботливо поливала меня водой из тазика и норовила прикоснуться и прижаться. Это было для меня настолько противоестественно, что я шарахалась, как перепуганный зверек. А Томе это доставляло удовольствие, и она нагло ухмылялась. Потом она настояла на том, чтобы потереть мне спину, и руки ее постоянно выходили за пределы спины. Это было неприятно, а я не знала как вести себя в подобной ситуации. Не то чтобы я боялась ее, но конфликтовать в первый же день было неправильно. К тому же на нас посматривала попутчица, и позорить Тому на глазах у нее не хотелось. Но время вышло, купание не было бесконечным.
Пришлось одеться в форму. Это повлекло за собой шквал негативных эмоций. Юбку мне пришлось несколько раз подвернуть в талии, чтобы она хоть как-то на мне держалась, а у рубашки закатать рукава. Ткань была неприятной — жесткой и колючей, форма кусалась, ткань была сродни той, из которой шили школьную форму в советские времена. И я не думала, что смогу к ней когда- нибудь привыкнуть. Но самой ужасной оказалась косынка. Белая косыночка, как у бабуси из села. Ее надо было повязать на голову под подбородком. Зачем подобное измывательство? Через две стирки эта форма вся тут же полиняла, и выглядела так, словно ее носили не один год, но мягче от этого она не стала.
Я всегда была модницей, любила красивую одежду и очень комплексовала, если одевала что-то некрасивое. А тут на тебе! Как в этом виде предстать перед незнакомыми женщинами? Мы, конечно, посмеялись друг над другом, но некомфортно было не только мне одной.
Потом отправились по все той же территории в медкабинет. Как ни странно, на улице мы никого не встретили, кроме одного мужчины в форме. Мне приходилось все время поддерживать юбку, норовящую сползти к коленям. Нас взвесили (оказалось, что я вешу 43 кг), измерили рост (162), расспросили о наличии болезней и аллергии, завели карточки на каждую и отпустили. Как такового тотального контроля здесь не ощущалось. Никто не вынуждал нас ходить, заложив руки за спину, надзиратель не преследовал неотступно и появилось даже некое ощущение свободы. Большие пространства делали свое дело, ничто не давило и казалось, что можно вздохнуть полной грудью.
Как оказалось, новичков, которые находятся в ожидании апелляционного рассмотрения дела, держат отдельно от остальных заключенных. Для них был выделен пятый этаж одного из корпусов. Мы все поднялись туда. Надзиратель походил скорее просто на провожатого, который показывал нам местность и как скорее освоиться. Рассказывал, что тут и где расположено. И вот он пятый этаж. Небольшой коридорчик, и мы в комнате. Да-да, именно в комнате, а не в камере. Очень большая (мне трудно сказать сейчас, какова была площадь той комнаты, метров пятьдесят или семьдесят), просторная, светлая. Как огромная больничная палата. Внушительных размеров окна во всю стену с одной и другой стороны, на окнах — хороший тюль и главное — никаких решеток! Вдоль окон рядами стояли простые кровати, аккуратно застеленные белым постельным бельем и синими покрывалами. Идеальная чистота, цветы горшках на широких подоконниках. Тихо, светло, уютно. На кроватях сидели не менее аккуратные женщины. Они читали, вышивали, негромко переговаривались между собой. После всех кошмаров транзитной тюрьмы я просто не могла поверить своим глазам. Я ожидала чего угодно, только не такого уютного помещения и чистоты.
Жительницы этого райского уголка не обратили на вновь прибывших никакого внимания. Только одна, маленькая, кругленькая, лет сорока, подошла к нам и представилась:
— Меня зовут Юля. Я здесь смотрящая. Можете занимать любые свободные кровати. Скоро будет обед. У нас все очень строго по расписанию, его нужно неукоснительно соблюдать.
— У вас здесь так красиво, — вежливо сказала я.
— Можешь особо не радоваться по этому поводу. Все, что ты видела — все сделано руками зэков. Оставишь сорняк на грядке — пойдешь в карцер. Мы три раза в день должны здесь мыть пол и вытирать пыль. Если нежданно придет проверка и увидит кого-то сидящим на кровати — будет выговор.
Я изумленно уставилась на Юлю.
— Ага, а ты что думала? Цветочки тебе тут и подушечки петушком просто так? Это образцово-показательная зона. Для проверок, начальства, комиссий. Если надо засветиться и показать, как у нас в стране хорошо зэки сидят, всех сюда везут. А то, что мы вздохнуть не можем от этой показухи, никого не волнует. Девчонки приходят с «рабочки», отпахав на швейной фабрике по восемь часов, и не могут на кровать присесть — помнется. Вот и слоняются до отбоя. Это здесь на «касачке» поблажки, может, кто уедет и расскажет остальным как здесь великолепно.
Теперь я стала понимать, почему никто не хотел ехать сюда и меня отправили в наказание в этот образцово- показательный лагерь.
— Вякнешь что не то — карцер, не успеешь переодеться к пересчету — лишат свидания. Пересчет, кстати, каждое утро в шесть. Чтобы все стояли в форме, косынка под подбородком. Вечером в девять — отбой, никаких разговоров.
— Как в армии, короче.
— Во-во. Идите, до обеда делайте, что хотите.
Мы, притихшие, расположились на кроватях и немного отдохнули. Здесь находиться в форме было не обязательно, так что я с радостью сняла с себя эту колючую ненавистную одежду. В лагере нужно было все время ходить в форме, а здесь мы надевали ее только к пересчету или когда шли в баню.