Исповедь о женской тюрьме - читать онлайн книгу. Автор: Ирина Агапеева cтр.№ 42

— Сколько тебе?

— Пятнадцать.

— Понятно.

Мы разместились как могли на этом лежбище, разложив вещи. Жизнь потекла своим чередом. А именно в разговорах. Все жаждали новой информации и щедро ею делились.

Девчонка рассказала, что скоро обед и наш оголодавший этап оживился. Не ели уже очень давно, и мне казалось, что я съем любую баланду, которую принесут. Но ошиблась. На обед подали суп из вареных кабачков. Ничего, кроме кабачков, в этом супе не было. Пахло это, мягко говоря, несъедобно. Знаю точно, что этот запах будет преследовать меня всю жизнь. Никто не смог проглотить ни ложечки этого варева, как бы голодны мы ни были. Наелся только туалет. Его в шутку называли «Ихтиэндр».

— Подождем ужин, — сказала я.

Девчонка засмеялась:

— На ужин будет то же самое. И на завтрак. Здесь рядом какие-то кабачковые поля, и эти кабачки портятся — никому не нужно столько кабачков, поэтому кормят нас ими.

За неделю, которую я провела в транзитной тюрьме, ничего, кроме вареных кабачков, не подали ни разу. Так как продуктов у нас ни у кого с собой не было, то неделю я не ела почти ничего. Только четвертушку черного хлеба в день, которую давали к супу. Та голодная жизнь в Симферополе была теперь лишь воспоминанием о просто царском застолье. Но как бы я ни голодала, есть вареные кабачки в склизкой воде было невозможно. Не ел это варево никто, даже бомжи.

Люди здесь от голодухи были злые. Так как сюда вообще не попадало никакой еды со свободы, то голодали абсолютно все. Сигарет и прочего тоже катастрофически не хватало. Но чаще всего заключенные находились в этом месте совсем недолго. Набирали этап в несколько человек и отправляли к месту назначения. Не знаю, по какой причине, но в Днепродзержинск никто не ехал, вот почему мне пришлось просидеть восемь дней на транзите. Без еды, кипятильника (а соответственно и чая), без душа, на грязной общей кровати. Один бог ведает, как мне удалось не подцепить вшей, клопов или лишай на этой «постели». Ощущение голода через какое-то время притупляется, организм приспосабливается и к этому. Четвертушки хлеба, выдаваемой утром, хватало на целый день, чтобы передвигать ноги, видимо считалось, что этого достаточно.

Девочку звали Лена. Несмотря на то, что ей было только пятнадцать, у нее уже был ребенок. Она родила мальчика, который остался в данный момент с отцом. Была она цыганкой и рассказала мне много интересного об их цыганской жизни. Так что хоть время я могла коротать с пользой, слушая ее грустные истории. Попала она за банальное воровство. Рассказала, что так живут все в их клане, не воровать они не могут, их учат этому с детства, и выбора у них нет. Можно конечно поспорить о том, что выбор есть всегда, но у этой необразованной девочки, вечно избитой и родившей в четырнадцать лет, наверное, действительно не было выбора.

Отбывать наказание она должна была в колонии для несовершеннолетних, но у маленькой цыганки обнаружили туберкулез. Ей предстояло лечить болезнь в колонии строго режима для второходок. Ни разу за все время нашего общения, мне не пришла в голову мысль, что я могу заразиться от нее туберкулезом. На транзите все былотаким омерзительным, грязным, помойным, что милая девочка с туберкулезом, казалась чуть ли не единственным чистым глотком воздуха. Лена ужасно боялась поездки в ту колонию. Все расспрашивала и расспрашивала, что же ждет ее там:

— А как там жизнь? Строгие все? — спрашивала Лена с детской опаской.

— Обычные люди, Леночка, не переживай, — отвечали второходки.

— А меня не буду обижать? Гонять, заставлять что-то делать… плохое?

— Ты же ребенок. Кто тебя тронет, ты что?

— А то, что я больна? Не будут шарахаться?

— Да не переживай ты так. Там отдельная больничка, вы не будете соприкасаться с остальными. Кормят тубиков хорошо, работать не надо. Срок пройдет, и не заметишь. Еще и подлечат бесплатно, — подбадривали ее женщины.

— Я так рада, что вас встретила. Теперь не боюсь.

Лена успокоилась и все время, что мы провели вместе, ходила за мной как приклеенная, рассказывая о жизни цыган. [^.

Раз в день камеру выводили на прогулку. Это было совсем не похоже на прежнюю прогулку, полную шуток и криков. Правила в транзитной тюрьме были крайне строгими. Если тебе не повезло обратить на себя взор охраны хотя бы два раза, то тебе тут же грозил карцер. Мужчины передвигались по тюрьме исключительно на корточках. Руки при этом нужно было держать за головой. Вот таким гуськом они и передвигались. Как-то и нас заставили идти таким образом до дворика, это было очень сложно. Ноги и руки болели, мы еле ползли, а если кто-то спотыкался или мешкал, получал дубинкой. Женщин, правда, били не сильно, но в любом случае получить дубинкой по пальцам — очень больно. Тюрьма в Днепропетровске была огромной. Не знаю, какое впечатление она производила на заключенных из других тюрем, но мне она казалась чуть ли не городом. Когда мы выходили на прогулку, то мы шли, и шли, и шли по бесконечно длинному коридору. Спускались куда-то, потом вновь поднимались. Дворик был крохотный, но не такой как у нас, а больше похожий на кусок улицы, обнесенной забором.

Думаю, что этот дворик не был специально предназначен для прогулок. Может, настоящий закрыли по какой-то причине. Присесть было негде, и мы просто стояли. Когда хотели поговорить, на нас орали, когда хотели пройтись — угрожали карцером. Напротив дворика располагалось старинное здание с узкими окошками, забранными решетками. Кто-то рассказал, что там содержат умалишенных. Но смотреть в ту сторону строго воспрещалось — за это карцер.

Когда мы возвращались с прогулки, нужно было идти, заложив руки за спину. Поворот головы расценивался как попытка к бегству, и следовал незамедлительный удар дубинкой. Тут уж было не до шуток и улыбочек, все мое веселье и жизнерадостность испарились там, на транзите.

Эта перевалочная база послужила для меня некой подготовкой к зоне. До меня стал окончательно доходить смысл моего заключения. Шутки закончились. Если раньше мы были просто подследственными и имели один шанс на сто миллионов уйти домой, то теперь были осужденными. Признанными виновными. Теперь прав у нас было не больше, чем у курицы, попавшей в суп. Поговаривали, что такие строгости здесь оттого, что несколько лет назад тюрьма взбунтовалась, зэки вырвались на свободу, крошили, убивали и насиловали. Может, это была очередная байка, чтобы персоналу проще было оправдать свое отношение к заключенным, не знаю.

На транзите мне удалось познакомиться с девочками из разных городов. Конечно, условия содержания везде были схожи, но все сходились в одном — в Крыму курорт. Очень много страшных историй рассказывали о тюрьме в Кривом Роге (называлась она Бублик). Там за малейшее непослушание виновниц посреди ночи выводили в коридор и обливали холодной водой, независимо от времени года. По любому поводу отправляли в карцер, не давали есть, лишали передач, заставляли «стучать» на сокамерников. Слушая все эти рассказы, я действительно думала, что приехала с курорта. Зато им было очень хорошо на транзите. Казалось, что попали в рай. Можно спокойно спать, не ожидая подвоха. Не берусь судить, но мне казалось, что рассказы эти преувеличены, чтобы репутация Бублика не пострадала. Почему никто там не взбунтовался от такого беспредела? Почему информация об этом не была доступна? Ведь все же там сидели не осужденные, к ним ходили адвокаты, они ездили на суды. Конечно, запугать и забить можно кого угодно, но и шумиху поднять тоже. И ведь это происходило с женщинами, что же тогда там делали с мужчинами? У нас и с мужской половиной по сравнению с этим беспределом обращались вполне пристойно, ну а девчонок вообще никто не трогал. Внутрикамерные выяснения отношений это одно, а когда ко всему этому присовокупляется и беспредел начальства тюрьмы, то это, наверное, совсем невыносимо.