Я делала все то же, что остальные: сидела на пикнике, потом бегала вместе с Тео по детской площадке, потом гуляла вокруг прудов, а потом села вместе со всеми в машину, чтобы ехать домой. И я держалась, не подпускала мысли, которые лезли мне в голову. Но, когда мы доехали до нашей улицы, где дома, а за домами – лес, а в лесу – такие места, где могут умирать дети, мысли все равно меня обступили и от них уже можно было сойти с ума.
В гараже я надела свои кроссовки.
– Хочу пробежаться, – сообщила я всем.
– Хочешь, я с тобой? – спросила Зои.
Я пожала плечами, надеясь, что она догадается.
Она догадалась.
– Ах да! За мной ведь скоро приедут.
Я сказала ей спасибо за то, что она осталась у меня ночевать. Мама сказала, что невежливо уходить, пока за Зои еще не приехали родители, но мне было уже не до этого.
– Мне надо побегать, – сказала я маме, – извини.
Мама нехотя кивнула.
– Иди, – сказала она. – Но так нельзя.
А когда почти сходишь с ума – можно? Когда твои мысли все время устремляются в одно и то же русло, всплывают одни и те же образы, одни и те же вопросы, а тебе ужасно страшно, что они накроют тебя целиком, и так и происходит, они увлекают тебя за собой, и тебя начинает трясти от страха, ты потеешь и чувствуешь, что сердце колотится чаще ста тридцати ударов в минуту. Мама это понимает?
Буду бежать как можно быстрее, решила я, пока не перестанет биться сердце. Бывает, во время занятий спортом сердце останавливается, даже у молодых спортсменов. Это была бы прекрасная смерть. И никто не догадается, что я специально. Никто не назовет меня трусихой.
Нет слов, чтобы описать, как я бежала в тот вечер. Но я не умерла. На улице было уже темно, когда я вернулась. Я села на тротуар перед домом вся в поту. Не могла дышать. Я поняла, что у меня не получится. Так умереть. И способ лучше я тоже не придумаю. Так что ничего не поделаешь, придется продолжать. Продолжать жить.
Может, я на самом деле сильнее, чем кажется.
На улицу вышла мама.
– Наконец-то, – сказала она.
И еще:
– Не сиди так, простудишься.
И еще:
– Я так люблю тебя, Нор.
Мама никогда такого не говорит. Поэтому я положила эти слова в комнату теплых слов. Где-то в голове у меня была такая комната. Для экстренных случаев.
Ночью я спала беспокойно, часто вообще лежала без сна. А днем ловила себя на том, что подолгу смотрю на дом соседей. Перед тем как ехать в школу. После школы, когда ставила велосипед у дома. Перед тем как бежать круги, и после, возвращаясь в поту домой.
И ни разу никто не выходил из этого дома, пока я так стояла и смотрела. Но я хотела знать, как она живет. Мне страшно надо было это узнать.
Значит, я сама туда пойду.
Немного постояла перед зеркалом. Надела свою самую красивую одежду. Потом сняла. Не на вечеринку же я иду, а к Рози.
Потом все-таки надела самую красивую одежду.
Я позвонила в дверь.
– Нор. Вот и ты.
– Вот и я.
– Заходи. Хорошо выглядишь.
– Маттиа!
– Честно.
Он закрыл дверь, пропустив меня вперед.
– Еще помнишь, куда идти?
– Помню, если только вы не снесли все стены.
– Ты бы услышала.
Вряд ли. У бункера толстые стены.
– Ты дома один?
Он кивнул.
– А-а, ее нет? Может, я тогда зайду попозже?
– Посиди у нас.
Я пошла за ним. На кухне – идеальный порядок. Цветы на столе. На подоконниках и буфетах – цветы в вазах и горшках. Обои в цветочек. Я остановилась у окна. У них в саду мы редко играли. Столько горшков с растениями. Их ни в коем случае нельзя было трогать. Мама от этого ужасно сердится, всегда предупреждала Рози. А сейчас их было уже не меньше сотни.
Маттиа подошел ко мне.
– Их с каждым годом все больше. Мама сама их выращивает. Она только ими и занимается. Мама.
– Я зайду позже.
– Через год?
Я помолчала.
– Ты сам заходи. Если будет что сказать.
– Не надо так, Нор.
Он прав. Так не надо.
Он набрал воздуха. Сложил руки на груди и уперся лбом в стекло.
– Рассказать тебе о Рози? – спросил он. – Тебе интересно?
Я коснулась его рукой. Он поднял глаза. Повернулся спиной к окну. Просто стоял передо мной и смотрел. Кивнул. Еще несколько раз кивнул. А потом сказал:
– У нее каждую неделю новый парень.
Тут я чуть не рассмеялась.
– Уже два года, Нор. Сама посчитай.
– Сто, – сказала я. – Сто парней.
– Примерно так. И еще кое-что.
Он сел за стол. Подпер голову руками.
– Говори, – сказала я.
– Ее поймали. Полиция.
– Из-за парней? – Я выдвинула стул и тоже села.
Мне показалось, он улыбнулся. Но потом я увидела, что он чуть не плачет.
– Она что-то украла. И ее поймали. Потом отпустили, потому что это было в первый раз.
– Слава богу, – на автомате сказала я.
– Но это было не в первый раз, Нор. Я знаю, она и до этого много воровала. Всякую ерунду, что ей не нужно. Это болезнь, но она не хочет лечиться. Она говорит, это не болезнь, а даже если так, то все само пройдет.
Мне надо было ее остановить тогда, много лет назад. Я бы могла.
– И вот теперь ее застукали. Она наверняка испугалась. Может, и в самом деле перестанет.
Если бы только я тогда не испугалась так сильно. Не оказалась такой трусихой.
Он пожал плечами.
– А тут еще эти сто парней. Как-то слишком много. Тебе не кажется?
Слишком тихий голос. Я знала, о чем он сейчас спросит. Знала, и все. Я не хотела этого слышать. И точно не собиралась отвечать.
– А у тебя сколько было, Нор?
– Ни одного, – сразу ответила я.
– Вот как? – изумился он.
– Ну ладно. – Я вдруг улыбнулась. – Один. Один итальянец с кудрями и большим носом.
Он помолчал. Потом сказал:
– Мы с тобой даже не целовались по-настоящему.
– Точно, – сказала я.
У меня запылали щеки. Я пыталась не краснеть, но никак не получалось. И я посмотрела на него. «А у тебя?» – хотелось мне спросить, но он сказал сам: