Белое братство - читать онлайн книгу. Автор: Элеонора Пахомова cтр.№ 36

Страница

Иногда я думаю, как сложилась бы моя жизнь, если бы тогда, давно, в юности, я бы уехала отсюда? Из города, который заводским серым смогом застлал мою жизнь, и она полностью растворилась в нем? Хотя… Чего теперь уж об этом думать? В моей советской юности я не особо рвалась уезжать. Тогда считалось, что советскому человеку хорошо живется везде. А потом, после распада Союза, когда со временем выяснилось, что наш маленький город больше не часть обетованной земли, а черная дыра, уезжать стало поздно и страшно. Да и мама начала сдавать, потому что верить вдруг стало не во что.

Когда верить не во что, то внимание фокусируется на реальности. Каждая ее деталь становится четче, разрывает острыми углами пелену радужного тумана, возвращая сознание из далеких далей, ради которых стоило жить, в пресловутое «здесь и сейчас»… Реальность вдруг оказалась безысходной и пугающей. А мать и не замечала этого раньше, а вместе с ней и я. Она, как настоящая идеалистка, всегда смотрела вперед, а в настоящем лишь поступала так, как следовало, для того чтобы не спугнуть то прекрасное, что должно было случиться. Обязательно должно было. Ей сказали, что будущее будет общим вот она и делала то, что нужно для «общего будущего», а о своем «личном» даже не догадывалась вспомнить. Наверное, ее подкосило, что мое «светлое будущее» перестало ей видеться таким уж светлым.

Конечно, я осталась. Ходила на работу, ухаживала за мамой, смотрела телевизор с любопытством, а иногда страхом. Наверное, я не была готова окунуться с головой в тот хаос, который сопутствовал эпохе сотворения нового мира. Наверное, я вообще не была готова к тому, чтобы оказаться самой по себе. Все вокруг словно очерчивали вокруг себя линию. Отделялись от общего – и вслепую, неумело нащупывали частное. Я не борец по натуре, мне было привычней, проще в стае. Сбившись в кучу. Так легче сохранять тепло. Я мерзла и спешила домой. В четыре стены, дальше от сквозняков. А когда мамы не стало, то прятаться от сквозняков стало негде, они проникли повсюду. Но я не решилась что-либо менять, просто стала еще тише и неприметней. Наверное, мне хотелось затаиться. Знаешь, как бывает с детьми, когда они закрывают руками лицо и думают, что теперь их никто не видит? Так и мне, наверное, казалось, что если зажмуриться и замереть, то, открыв глаза в какой-то момент, я увижу, что вокруг все изменилось. Вдруг, разом. И я замерла.

Что у меня есть теперь? Комната в коммуналке, любимая кошка (кстати, она, похоже, беременна), сосед Васька (который никого не любит, а кошку мою больше всех), работа в душном кабинете нашего градообразующего предприятия, вечно дымящего черным смогом завода, коллектив, в котором я чувствую себя чужой и неприкаянной. Вот, пожалуй, и все. Хотя нет. У меня еще есть одиночество. Как я могла его не отметить? Ведь оно в моей жизни есть явно – ощутимо и почти осязаемо, как невидимый кокон, отгораживающий меня от жизни, внутри него зябко и тоскливо.

Я до сих пор будто все жду, когда можно будет открыть глаза широко и понять, что мне не страшно. Я даже не знаю, откуда взялось вдруг во мне столько решительности, чтобы полюбить. Смешно, конечно, угораздило тетку на пятом десятке влюбиться в экранного героя. Правда смешно, даже спорить не стану. Но я так долго жила в пустом, монохромном сне, и проснуться, выбраться из него не удается никак. Может, я и не в тебя влюбилась, а просто набралась решимости впустить в свою жизнь то, что способно побудить к действию? Ведь любить – значит быть готовым на поступки. И мне кажется – я, наконец, готова к ним. Может, потому, что после хаоса и растерянности я снова (а может, и впервые за всю жизнь) обретаю веру? Моя уязвимость как отдельной единицы перестает быть пугающей или вовсе перестает быть».

После неспокойной ночи утро выдалось безмятежным, но холодным. Только ветер бесновался, неистово и звучно полоща палаточную ткань. Совсем близко в траве слышался разномастный стрекот насекомых, в небе раздавались редкие птичьи вскрики. Погодин открыл глаза и увидел над собой канареечно-желтый свод палатки. Напитанный утренним светом, он казался ослепительно ярким. Стрельников все еще спал. Сон его был тихим и (Мирослав отчего-то был уверен) чутким.

Ночью Владимир Сергеевич быстро, без лишней суеты, утихомирил разошедшегося помощника. Когда он взял ситуацию под свой контроль, остальные участники группы утратили интерес к происходящему – в конце концов, это отношения Стрельникова и нанятых им сотрудников, посторонних дело не касалось. Только Роднянский выглядел обеспокоенным и долго еще сидел задумчиво у тлеющих углей догоревшего костра. Побежав за Стрельниковым к месту, где на фоне темного неба, падая и вставая, трепыхался силуэт, как марионетка в театре теней, профессор попытался было выяснить подробности о том, что подвигло парня полезть на гору, заливаясь истеричным лающим смехом. Но Стрельников довольно резко осек его, и профессор несолоно хлебавши спустился к остальным.

Из обрывков разговора, которые доносились до палаточного городка с того места, где Владимир Сергеевич настиг дебошира, становилось ясно – тот действительно позволил себе приложиться к неприкосновенному запасу алкоголя, который Стрельников привез для себя. Делать это ему, конечно, было категорически запрещено, во-первых, потому, что любимый семидесятилетний коньяк баснословной цены Стрельников припас исключительно для собственного пользования; во-вторых, в условиях высокогорья (а они сейчас находились на высоте более четырех тысяч метров над уровнем моря) пить спиртное строго возбранялось – поскольку даже в малых дозах на такой высоте алкоголь уменьшал частоту дыхания и усиливал гипоксию, угнетая функцию нейронов головного мозга. К тому же алкоголь мог усугубить проявления горной болезни, вызываемой кислородным голоданием, которая в тяжелой форме способна приводить даже к летальному исходу. Видимо, именно подверженность горной болезни, признаки которой не всегда удавалось выявить сразу, и сыграла злую шутку с любителем коньяка, о чем свидетельствовала случившаяся с ним эйфория. Судя по тому, что утром под глазом провинившегося обнаружился налитой красным и голубым цветами кровоподтек, Владимир Сергеевич вчера быстро нашел действенное средство от неуместного веселья.

Однако синяк был далеко не первым, что открылось взору Погодина, когда он выбрался из палатки, предварительно выпутавшись из уютного кокона спального мешка. Сначала он увидел тяжелые сизые тучи, лениво, но грозно надвигающиеся со стороны Лхасы. Они напоминали комья сахарной ваты, тонкие слои которой местами свисали дымчатыми лоскутами до самой земли. Мирослав поежился от холодного утреннего ветра. После теплого, как мамина рука, спального мешка, ветер показался чужеродным и злым, он мел низко и напористо, почти у самой земли, забираясь под одежду и поднимая в воздух земляную пыль. Хорошо, что о его ноги приветственно терлась заскучавшая Алиса, которая провела ночь у входа в палатку.

Потом Мирослав заметил Ринпоче, стоящего спиной к лагерю и лицом к темному пологу туч. Он производил некие манипуляции перед ведром, имеющим в нижней части маленький кран, а ветер бесцеремонно трепал подол его монашеского одеяния. Ведро возвышалось на табурете, из крана на землю тонкой струйкой текла вода. Видимо, ритуальный инвентарь Ринпоче предоставили местные жители, которые собрались поодаль в небольшую группу и следили за процессом. Профессор и в этот раз не удержался от того, чтобы расчехлить свою «зеркалку». Он старательно выбирал кадры со всевозможных ракурсов, ходя вокруг ламы кругами.

Страница