Придворное общество - читать онлайн книгу. Автор: Норберт Элиас cтр.№ 58

Страница

1.

Всякая форма господства является выражением некоторой социальной борьбы, закреплением такого распределения власти, которое соответствует исходу этой борьбы. Момент этого закрепления, состояние общественного развития при возникновении режима оказывается при этом определяющим для его специфической формы и его дальнейшей судьбы. Так получилось, что, например, прусский абсолютизм, который приобрел устойчивую форму значительно позднее и окончательно включил феодальную знать в систему своего господства намного позднее, чем абсолютизм французский, в ходе этого закрепления и включения мог создать такую институциональную конструкцию, для которой в пору рождения французского абсолютного режима еще отсутствовали предпосылки не только в самой Франции, но и во всей Европе.

Этим двум абсолютистским системам господства предшествовала борьба между королями и феодальной знатью. В этой борьбе знать как во Франции, так и в Германии утратила свою относительную политическую самостоятельность, но то, что были способны и что хотели сделать с нею в XVIII веке короли Пруссии, не было похоже на то, что могли и хотели совершить с помощью новоприобретенной и требующей новых гарантий власти французские короли в XVII столетии. Здесь обнаруживается явление, наблюдаемое в истории довольно часто: страна, развившаяся в каком-либо отношении позднее, принимает и образует при решении институциональных проблем более зрелые формы, чем другая страна, которая до сих пор ее опережала. Многое из того, что мог создать в своей стране Фридрих II, — например, характер введенных им чиновничества и администрации — получило свой аналог во Франции только благодаря Революции и позднее Наполеону; они, в свою очередь, также сумели решить во Франции проблемы, с которыми Пруссия, а за ней и Германия справились лишь значительно позже. Для судьбы, для «физиономии» наций имеет чрезвычайно большое значение, когда — а это всегда означает в то же время и как в них ставятся и решаются те социальные проблемы, которых не минует ни одна крупная западноевропейская страна. Короли отнюдь не стояли в стороне от этой исторической судьбы. Она диктовала им проблемы и задачи, она направляла их природные дарования в том или ином направлении. В чем-то эти поставленные судьбою задачи их душили, а в чем-то — давали им возможность развернуться в полную силу. И короли, как каждый индивид вообще, были подвержены действию тех принуждающих факторов, исток которых заключается в феномене взаимной зависимости людей. Даже их неограниченная власть была выражением и следствием этих факторов.

2.

Конечно, очень многое побуждает нас к тому, чтобы считать королей людьми, стоящими вне общественной судьбы и вне переплетений общественных отношений, потому что они, как кажется, не принадлежат непосредственно ни к одному общественному слою своих народов Во всяком случае, мы бываем склонны объяснять мотивы и направления их действий и поведения только их личными качествами — например, врожденными задатками. Бесспорно, в прежние времена их место в социальном поле, имеющиеся у них возможности для реализации своих личных качеств — короче, тип их включенности в общественное целое часто был весьма неординарным. Но по-своему и они были включены в сеть человеческих взаимосвязей. Каждый король, или ряд королей, являлся частью определенной общественной традиции. Независимо от того, были ли эти короли великими или незначительными, образ их поведения, тип их мотиваций и целеполаганий был в каждом случае сформирован их специфической социальной биографией, их отношениями к тем или иным социальным слоям и поколениям. Некоторые из них — например, Наполеон I или Фридрих II Прусский — стали инициаторами социальных преобразований или трансформации государства, поэтому их мотивации и тип их поведения как властителей в эпоху слома традиции были неоднозначны. Между тем другие правители могут быть однозначно отнесены к тому или иному типу, как, скажем, французские короли эпохи старого порядка: они по типу своего поведения, по своим мотивациям, своему этосу были и остались придворными аристократами, представителями того социального слоя, который нам потому только приходится негативно и бесцветно обозначать как слой без трудового дохода, как нетрудящийся слой, что буржуазный язык нашего времени придал соответствующим положительным качествам оттенок предосудительности.

Французский король ощущал себя дворянином — «первым дворянином» (le premier gentilhomme) ^[139], как он говорил. Он был воспитан в дворянских нравах и умонастроении, его поведение и мышление были сформированы этой нравственной культурой. Это явление не будет вполне понятно нам, если мы не проследим происхождение и развитие королевской власти во Франции от ее зарождения через все средневековье. В данном контексте мы этого сделать не можем. Здесь важно только усвоить, что в этой стране — именно потому, что в ней, в противоположность многим немецким государствам, через все средневековье вплоть до Нового времени без значительных перерывов тянулась прочная и богато развитая традиция дворянской этики, — король, будучи звеном этой традиции и нуждаясь для ее исполнения в общении, в обществе людей, воспитанных в тех же нравах, что и он сам, был скован этой традицией прочнее, нежели короли в тех странах, где между средневековьем и Новым временем пролегает более глубокий рубеж или в которых дворянская этика получила не столь богатое и своеобычное развитие.

3.

Не менее важно, однако, второе обстоятельство, которое связано с этим первым и которое легко упустить из внимания. Французские короли в продолжение целых столетий, вплоть до Генриха IV и даже до Людовика XIV, вели с попеременным успехом постоянную борьбу — хотя и не со всем дворянством, ибо отдельные части знати всегда сражались на их стороне, но, по крайней мере, с высшей знатью и ее приспешниками. И весь образ дворянской этики с необходимостью изменялся, по мере того как победа в этой борьбе клонилась на сторону королей и как эта этика — в противовес прежнему многообразию — все более определялась одним центром, в Париже, и одним социальным органом — королевским двором Но короли, способствовавшие таким образом этому изменению дворянской этики, были в то же время сами затронуты этим изменением, по мере того как оно совершалось. Они никогда не стояли вне дворянства, как стояла, например, вне его впоследствии буржуазия. Об этой последней с некоторым основанием можно сказать, что она постепенно перестала ориентироваться на образцы дворянской этики и, в конце концов, перестала понимать дворянские манеры и, таким образом, как носитель собственной, недворянской установки победила дворянство извне. Но то, что совершилось во Франции XVI и XVII веков — когда была установлена неограниченная монархия, когда короли укротили крупную и мелкую знать, — было в известном отношении не чем иным, как постепенным смещением центра тяжести в пределах одного и того же социального слоя.

Из рассеянного по всей стране дворянства выросла, как его центр и задающая тон сила, сконцентрированная вокруг короля придворная знать. И как основная масса дворянства превратилась, таким образом, из рыцарей в придворных сеньоров и грансеньоров, так же претерпели трансформацию и короли. Франциск I был еще королем-рыцарем, «l е roi chevalier» ^[140]. Он любил турниры, он любил охоту; война была для него блестящей рыцарской игрой, в которой он рисковал своей жизнью как храбрый шевалье, ибо это было частью рыцарски-дворянской конвенции, это было частью его чести, и он был обязан, он чувствовал себя как король обязанным этим законом рыцарского поведения, подобно всякому другому рыцарю.

Страница