Придворное общество - читать онлайн книгу. Автор: Норберт Элиас cтр.№ 57

Предшествующие исследования достаточно ясно показывают, почему теории акции и интеракции мало способствуют эмпирическим социологическим исследованиям. В их основе лежит один и тот же образ человека, который также негласно стоит у истока многих исторических исследований в классической манере, — образ отдельных людей, каждый из которых, в конечном счете, абсолютно независим от всех прочих, — индивид в себе, «homo clausus».

Социологическая теория взаимной зависимости, служившая путеводной нитью для предшествующих исследований и получившая, в свою очередь, точность и ясность благодаря подобным исследованиям, намного строже придерживается фактов. Она исходит из того наблюдения, что каждый человек с детства принадлежит ко множеству зависящих друг от друга людей. В той сетке взаимосвязей, в которую он попадает с рождения, в различной степени и по различным образцам развивается и утверждается его относительная автономия как индивида, который самостоятельно принимает решения. Если при изучении общественно исторических феноменов мысль исследователя остановится на действиях и решениях отдельных людей (словно их возможно понять без соотнесения с зависимостями соответствующих индивидов, с сетью взаимосвязей, образуемых ими с другими индивидами), то будут искажены именно те аспекты человеческих отношений, которые образуют прочную рамку человеческих «интеракций». Анализ сети взаимных зависимостей, в которой находился столь могущественный король, как Людовик XIV, является хорошим примером той степени достоверности, которой можно добиться при их рассмотрении. То, о чем шла речь ранее, повторимся, есть модель этой сети взаимных зависимостей, модель проверяемая и нуждающаяся в проверке. Но, проводя подобный анализ фигураций, мы направляем исследование общества и истории по такому пути, который позволит достичь большей преемственности исследований. Обнаруживающиеся здесь взаимосвязи не определяются идеалами исследователя. Чтобы заметить их, чтобы ясно и отчетливо их обозначить, довольно часто приходится отвлекаться от своих собственных идеалов. Если бы речь шла не о людях, можно было бы сказать: здесь мы проникаем в саму вещь. Взаимная зависимость короля и его придворных — это данности, которые можно найти, но нельзя изобрести.

Но когда указываются человеческие взаимосвязи, не лишаются ли люди своей «свободы»?

Невозможно узнать, что означает слово «свобода» в самом общем его смысле, пока не станет лучше осознаваться то принуждение, которому люди подвергают друг друга, и прежде всего — социально оформленные потребности людей друг в друге, которые ставят их во взаимную зависимость. Понятия, которыми мы располагаем сейчас для обсуждения вопросов такого рода, в особенности само понятие «свободы», еще слишком слабо дифференцированы, чтобы ясно и отчетливо выражать то, что представляется нашему взгляду, когда мы «вживую» наблюдаем людей (себя самих) в их общении друг с другом.

Могущественный король, в силу имеющегося у него потенциала власти, обладает более обширной сферой свободы в принятии решений, чем любой из его подданных. В этом смысле можно было бы, вероятно, сказать, что он свободнее любого из своих подданных. Проведенное выше исследование вполне ясно показывает, что могущественный властитель хотя и может быть, вероятно, назван в этом смысле «более свободным», но «свободным», несомненно, назван быть не может (если «свободный» означает «независимый от других людей»). Конечно, именно властитель, может быть, более всего приближается к идеальному образу действия индивида, основанному на свободном решении. Однако нет ничего более показательного для проблемы взаимной зависимости людей, чем то, что каждый поступок властителя, в силу его обращенности на других людей, которые могут противиться или, во всяком случае, реагировать не таким образом, как ожидается, ставит одновременно властителя в зависимость от подвластных ему людей. Именно это и выражает понятие взаимной зависимости: как в шахматной игре, каждое относительно независимо избранное действие одного индивида представляет собою ход на шахматной доске общества; он вызывает ограничивающий независимость этого индивида и демонстрирующий его зависимость ответный ход другого индивида или, что часто случается, ответный ход многих других индивидов. Каждый живой и обладающий хоть каким-то духовным потенциалом человек, даже раб, даже скованный цепями пленник, имеет некоторую меру автономии, или, если предпочесть более драматичное выражение, сферу свободы. То, что даже у пленника есть некоторая мера автономии, понимается порой романтически приукрашено, как доказательство метафизической свободы человека вообще. Но идея абсолютной свободы отдельного человека безотносительно всех его связей с другими людьми имеет значение, прежде всего постольку, поскольку льстит самоощущению человека. Если оставить в стороне все метафизические или философские спекуляции о «проблеме свободы», которые невозможно подтвердить и подкрепить ссылкой на поддающиеся исследованию и наблюдению феномены, то мы обнаружим перед собою любопытный факт. Хотя и можно наблюдать различные степени независимости и зависимости (или, выражаясь иначе, власти) людей в их взаимных отношениях, нигде не наблюдается абсолютной степени ни той, ни другой. Кроме того, обыкновенно дело обстоит так, что относительно независимый поступок одного чело века ставит под вопрос относительную независимость других; он влияет на постоянно колеблющееся, неустойчивое равновесие между людьми Можно достаточно уверенно предсказать, что в следующей фазе развития науки исследователи все чаще будут отказываться от употребления абсолютных и застывших понятийных полярностей вроде «свободы» и «необходимости» и обратятся к проблемам равновесия.

Но, таким образом, мы уже подступаем к тем проблемным областям, которые выводят нас за поставленные рамки. Сказанного выше будет пока достаточно для понимания того, что понятия «свободы» и «детерминированности», которые часто употребляются в традиционных спорах о такого рода абсолютных альтернативах, слишком грубы и слабо дифференцированы, чтобы представлять в дальнейшем какую либо ценность при исследовании наблюдаемых феноменов человеческой жизни. Традиция, господствующая в этих спорах, придерживается крайне искусственного и потому непригодного подхода к решению проблемы. Она ставит в фокус исследования обособленного человека, который зависит всецело от себя самого и кажется абсолютно независимым от всех других людей. И обсуждают в таком случае либо свободу, либо детерминированность именно этого искусственного продукта человеческой фантазии Исследования и споры можно вывести из полумрака таких коллективных фантазий, только поставив их на социологическую основу. Иными словами, за точку отсчета надо принять не отдельно взятого, абсолютно независимого чело века, а то, что мы действительно можем наблюдать: множество взаимозависимых людей, образующих специфические фигурации, например двор. При таком подходе к проблеме исчезает барьер, который столь часто сегодня отделяет друг от друга обсуждение теоретических и эмпирических проблем. Детальное исследование одного-единственного общества дает, как видим, материал для исследования общей, теоретической проблемы относительной зависимости или независимости индивидов в их взаимных отношениях, а это последнее исследование, в свою очередь, способствует уточнению первого. Проблемы, выявляемые при социологическом исследовании могущественного властителя, в этой связи особенно показательны. Если вместо двух абсолютных и диаметрально противоположных друг другу понятий, таких как свобода и детерминированность, поставить в фокус наблюдения проблемы степени и равновесия, то окажется, что проблема свободы и проблема фактического распределения власти между людьми более тесно связаны между собою, чем это представляется обычно.