Придворное общество - читать онлайн книгу. Автор: Норберт Элиас cтр.№ 103

Аналогично обстоит дело и с тем, что д’Юрфе выдвигает как пастушеский идеал природы. Как и в случае с любовью, тоска из-за нарастающего удаления — в данном случае от простой сельской жизни — приукрашивает в глазах человека удаляющийся от него предмет.

Селадон объявляет нимфе Сильвии, что никто не знает, кто такой пастух Сильвандр, то есть его семья и происхождение неизвестны. Он явился у нас, рассказывает Селадон, уже много лет назад; а поскольку он очень хорошо разбирается в целебных кореньях и в уходе за животными, что составляют наши стада, каждый рад был помочь ему.

«„Сегодня, — говорит Селадон, — он живет вполне приятно и может считать себя богачом. Ибо, о нимфа, чтобы мы могли считать себя богачами, нам нужно не так много. Сама природа довольствуется немногим, а мы, стараясь всего лишь жить в согласии с природой, очень скоро обретаем богатство и довольство жизнью…“

„Вы, — отвечает ему нимфа, — счастливее нас“» ^[220].

И здесь мы вновь видим идеологическую оболочку романа. Искусственной жизни высшего придворного слоя противопоставлена простая и естественная жизнь пастухов. Однако пастушеская жизнь здесь уже является символом тоски по той жизни, которая неосуществима. Это тоска «внутренне» расколотых людей. Они, быть может, еще помнят сельскую жизнь времен их собственной юности. Сам д’Юрфе совершенно сознательно переносит действие романа в ту область Франции, где он сам провел свои молодые годы. Но в то же время эти люди уже очень глубоко вовлечены в процесс аристократизации, и придворно-цивилизационное влияние чрезвычайно сильно изменило их. Они уже слишком отчуждены от действительной деревенской жизни, чтобы удовольствоваться простотой среди крестьян и пастухов. Д’Юрфе осознает весьма ясно, что возвращение в край его юности, который он населяет теперь переодетыми в пастухов придворными аристократами, есть лишь мечта, игра. Только тоска по этому краю — совершенно подлинная. Однако способность самодистанцирования и рефлексии уже достигла здесь очень высокой ступени развития. Уже не получается скрыть от самих себя, что пастухи и пастушки, хотя и символизируют собою вполне подлинную тоску, суть при этом сами лишь пастухи в маскарадном костюме, символы некоторой утопии, а вовсе не настоящие пастухи. Выше уже говорилось об особенностях этой ступени. Хотя люди уже в достаточной мере способны дистанцироваться от самих себя, чтобы задаться вопросом: «Что есть действительность, что есть иллюзия?» у них еще нет настоящего ответа на этот вопрос. Довольно часто они просто играют, допуская возможность того, что представляющееся им иллюзией — действительно, а представляющееся им действительным есть иллюзия.

Д’Юрфе предпосылает своему роману посвящение пастушке Астрее ^[221], где он, помимо прочего, говорит:

«Если Тебя упрекнут, что Ты не говоришь языком простых селений и что ни Ты, ни Твои стада не пахнут овцами и козами, то ответь им, моя пастушка… что ни Ты сама, ни те, кто следует за Тобою, не принадлежат к числу этих нищих пастырей, выводящих на пастбища стада свои, чтобы заработать себе на жизнь, но что все вы избрали эту форму жизни, чтобы жить приятнее и без принуждения (pour vivre plus doucement et sans constrainte). Ответь им, что им едва ли доставило бы удовольствие слушать ваши речи, если бы идеи и слова ваши действительно были бы в том же роде, каковы идеи и слова обычных пастухов, и что вам было бы даже стыдно повторять эти слова».

Здесь, в этой ранней фазе великого, начинающегося с исходом средневековья цивилизационного сдвига, д’Юрфе выражает словами стремление «vivre plus doucement et sans constrainte». Оно будет вновь и вновь как повторяющаяся особенность структуры обнаруживаться во множестве движений романтического протеста, составляющих одну из неизменных характерных черт этого великого цивилизационного сдвига. Здесь в качестве примера говорилось об одной из возможных, свойственных придворным людям форм переживания, о ранней форме пасторальной романтики, воплощенной в «Астрее». Это проливает некоторый свет на социальную структуру подобных романтических сдвигов. Рано или поздно в рамках более универсальной теории цивилизации исследователи смогут дать теоретическое объяснение природы многих романтических движений, которые, как уже говорилось, постоянно проявляются в цивилизационном процессе. Здесь можно видеть некоторые предварительные идеи для такого объяснения.

Эпоха создания «Астреи» — это время, когда заметно усиливается цивилизационное принуждение в форме произвольного или непроизвольного контроля аффектов, осуществляемого людьми над самими собой, в форме манер, совести и так далее. Процессы социализации, трансформация молодых людей в соответствии с растущими требованиями преобладающих в обществе правил контроля аффектов становятся все труднее. По всем линиям укрепляется способность и привычка дистанцирования — в отношении к «объектам», к «природе», в отношении человека к человеку, в отношении к себе самому. Одновременно растет и способность к рефлексии. Однако природа цивилизационного превращения, которому подвергаются люди, остается, на этой ступени цивилизационного процесса, еще в общем и целом скрытой от тех, кто сам переживает такое превращение. Они ощущают давление принуждения (особенно в области сдерживания аффектов), которому они подвержены, но они его не понимают.

Романтические движения, выражающие, в том или ином виде, тоску по свободе от этого принуждения, появляются и вновь исчезают. Эта тоска выражается в утопической, а именно в неосуществимой, форме и часто с полуотчетливым сознанием ее неосуществимости. Тогда становится вероятным предположение, что определенные социальные структуры, специфические положения групп людей благоприятствуют возникновению движений и идеалов, обещающих людям освобождение от гнетущего их принуждения. Иногда мечтают об освобождении от принуждения цивилизации и власти одновременно путем отступления в оазисы более простой общественной жизни или путем восстановления жизни прошедших времен, которая переживается как лучшая, более простая, более чистая жизнь. Условия, в которых была написана «Астрея» д’Юрфе, раскрывают некоторые взаимосвязи между определенными социальными структурами и упомянутым выше специфическим конфликтом, характерным для романтических произведений и движений. Только дальнейшее исследование поможет выяснить, повторяется ли, и если да, то в какой мере, в других случаях эта объясняющая взаимосвязь между романтической структурой идей и идеалов и специфическими социальными ситуациями. Стремление к большей простоте жизни, которое мы видим в «Астрее», — это стремление привилегированного слоя. Он сознает свою собственную второразрядность, свою подчиненность власти другого слоя, более высокого рангом. В то же время упомянутый слой подчеркнуто и сознательно отделяет себя в качестве элитного и привилегированного от низших рангом. Применительно к буржуазным слоям, находящимся в подобном положении, говорят обычно о «средних слоях». Говоря о дворянстве, это понятие можно использовать лишь с известными колебаниями. Мы лучше всего выразим в понятии то общее, что есть у этих слоев, если будем говорить о слоях с «двумя фронтами» (Zweifrontenschichten). Они испытывают социальное давление сверху, со стороны групп более могущественных, обладающих большими возможностями в смысле власти, авторитета и престижа, чем они сами. Они испытывают и давление снизу, со стороны групп, которые хотя и уступают им в ранге, авторитете и престиже, но, тем не менее, играют немалую роль как фактор власти в балансе взаимозависимостей общества в целом. Сами слои с «двумя фронтами» могут переживать принуждение, которое они ощущают на себе, в первую очередь как принуждение, которому они подвержены вследствие превосходства возможностей осуществлять власть у людей, стоящих выше в социальном отношении. Именно такое направление, как мы видели, получает идеологическая борьба, которую ведет д’Юрфе в своей «Астрее» против господствующего при дворе слоя, высшего слоя придворной аристократии. Именно их преобладающие при дворе модели поведения и жизненный стиль служат объектом идейной атаки, неявно выражаемой в описании простой пастушеской жизни. Когда д’Юрфе говорит о том, что его пастухи просто ищут для себя более приятной жизни без принуждения, то он осознает только принуждение, исходящее от победоносного короля и от его двора. Д’Юрфе не понимает того, что принуждение, бремя которого ощущают на себе он и его собратья по общественному слою, есть в то же время принуждение, которое они сами осуществляют по отношению к себе. Они хотят воспитать и сохранить в себе все те свойства, которым они придают ценность не только ради них самих, но в значительной мере и как символам привилегированного социального положения, инструментам своего социального превосходства и авторитета в отношении стоящих социально ниже. Даже утонченная любовная игра, напряженно-изысканный любовный этос — средство обособления от «не столь деликатных» отношений полов в неаристократических слоях общества. При этом самим автором едва ли осознается парадоксальность того, как стремление к свободе и его символ — мнимосвободная пастушеская жизнь — сочетаются с самопринуждением, характерным для утонченного любовного этоса.