Придворное общество - читать онлайн книгу. Автор: Норберт Элиас cтр.№ 101

В соответствии с этим на данной ступени сознания вновь и вновь встает проблема отношения «субъективности и объективности», «со знания и бытия», «иллюзии и реальности». Иными словами, то, что переживается как наш «внутренний мир» (примечательно, что используется пространственная категория), наша скованная цивилизационной броней «подлинная самость», противостоит тому, что существует за пределами этой брони, «внешнему миру». Сомнения Декарта в «реальности» всего происходящего вне пределов нашего собственного мышления, переход к «иллюзионистским» типам живописи, акцентирование обращенного наружу фасада в архитектурном стиле церквей и жилых домов — эти и многие родственные им новшества суть проявления одной и той же перемены в структуре общества и образующих его людей. Все это — симптомы того, что люди, благодаря требующейся от них теперь большей сдержанности чувств, переживают сами себя уже не просто в мире и среди людей как творение Божие среди прочих творений, но, во все большей степени, как индивиды. Каждый из них самобытно противостоит, будучи как бы внутри своей брони, всем прочим существам и вещам, в том числе всем другим людям; противостоит тому, что существует вне его собственной брони и отделено этой броней от его «внутреннего мира».

В свое время эта структура самосознания была новой, а теперь она уже давно кажется нам самоочевидной. Ее симптомом является не только уже упомянутая специфическая недостоверность мнений о природе «реальности». Мы отныне встречаем в искусстве и литературе все в новых и новых вариациях сознательную игру с реальностью и иллюзией, быструю смену или переход от одной к другой или смешение их обеих. Главные способные служить для придворных моделями персонажи романа в соответствии с отведенной им автором ролью не просто сдерживают свои чувства и страсти, проявляя при этом весьма значительную меру сознательности и рефлексии. Часто они совершенно сознательно маскируются; тогда нередко кажется, что некоторое время они живут всецело в своей другой роли; они представляются чем-то иным, нежели то, чем они «действительно» являются.

Если задаться вопросом, что считается неоспоримо действительным в обществе персонажей «Астреи», а значит, и в том обществе, для которого она написана, то и здесь, как во многих других случаях, мы встретим своеобразную смесь бытия и долженствования, фактов и социальных норм. Абсолютно бесспорной и неоспоримой основой того, чем «действительно» является человек, в романе оказываются генеалогическая линия, из которой он происходит, и задаваемый происхождением из определенной линии семейной генеалогии социальный ранг. Это в точности соответствует тому, что считалось непоколебимым — и практически никак не рефлектировалось — элементом реальности человека в том обществе, для которого в первую очередь предназначалась «Астрея». Только зная социальное происхождение, а тем самым и социальный ранг человека, вы знаете, кто такой и что такое этот человек в действительности. Сомнения и рефлексия останавливаются на этой точке; далее о ней не раздумывают. Об этом невозможно и ненужно далее раздумывать. Ибо происхождение и социальный ранг — основные устои социального бытия дворянства. «Астрея» — дворянский роман, который для аристократической публики выводит на сцену аристократов, одетых в различные маски. Именно таков был и остается — первый вопрос, интересующий дворян, когда они встречают другого дворянина. «Из какого дома, из какого семейства он — или она — родом?» Получив ответ, можно понять, к какой категории этот человек относится. Роман показывает, что здесь перед нами уже сравнительно мобильное и масштабное дворянское общество. Оно находится в пути перехода в состояние великосветской аристократии. В контакт друг с другом приходят люди, которые не знали друг друга и семейства друг друга с самого детства, как это бывало в более тесных кругах дворянства. В «Астрее» перед нами отражение общества, члены которого часто не знают поначалу, кто в «действительности» встреченный ими человек. Так становятся возможны маскировка и притворство — порой даже при помощи масок различного ранга.

При этом для ступени сознания, которую представляет нам «Астрея», весьма показательно, что люди здесь не только переодеваются, маскируются или делают вид, что являются кем-то, делают что-то, чувствуют что-то, не соответствующее «действительности». Это довольно часто происходит и в литературных произведениях предшествующего периода. Однако в «Астрее» маскировка и притворство людей становятся в то же время предметом рефлексии. Отношение между «действительностью» и «маской» становится проблемой, о которой прямым текстом спорят и раздумывают — часто в весьма пространных беседах. Порой совершенно сознательно играют возможностью замаскироваться. Персонажи размышляют о вопросах, возникающих из-за того, что люди могут маскировать сами себя, свои мысли и чувства. Короче говоря, «Астрея» является примером и симптомом восхождения общества к новому положению. В одном из измерений это выглядит как восхождение к новому положению сознания, отличающемуся специфически новыми структурными свойствами.

Среди этих свойств — достигнутый уровень развития рефлексии о людях, или, иными словами, уровень самодистанцирования. Сравнительно с персонажами более ранних романов близкого жанра — «Астрея» — и конечно же не одна только «Астрея» — представляет некоторую новую стадию. На этой стадии люди уже в значительно большей степени способны абстрагироваться от самих себя и взглянуть на себя со стороны. Они как бы взошли на более высокую ступень винтовой лестницы сознания. С этой новой ступени они могут одновременно увидеть самих себя стоящими и действующими на предшествующей ступени лестницы, наблюдать и рассматривать самих себя в общении с другими людьми на этой прежней ступени.

Сам тип любовных отношений, которые мы здесь встречаем, оказывается проявлением этой обостренной способности контролировать свои аффекты, дистанцироваться от людей в их взаимных отношениях и от самого себя. Такая способность соответствует описанной выше смене конфигурации людей и, в особенности, изменению взаимозависимостей в ходе нарастающей централизации государственной власти и все более заметному формированию аристократических элит. При этом немаловажно, что идеал любовных отношений, стоящий в центре всей «Астреи», представляет собою, собственно, идеал не высшей и самой могущественной придворной аристократии, а скорее идеал среднего слоя аристократии. Д’Юрфе совершенно сознательно противопоставляет этот идеал как более благородный, чистый и цивилизованный любовный этос пастухов и пастушек — то есть представителей нижестоящего по рангу слоя дворянства — более вольным и чувственным любовным нравам господствующей придворной аристократии. Легко может воз никнуть впечатление, будто «Астрея» — совершенно аполитичное, «сугубо литературное» произведение. Проблемы любви находятся в центре всего романа. Подобно многим другим людям эпохи гражданских войн, которые тщетно боролись против человека, ставшего королем и отныне находящегося в центре двора, а отчасти, конечно, и против растущей власти монарха, д’Юрфе отложил в сторону свой меч и творит теперь для уставших от войны людей мечту о простой и мирной пастушеской жизни. Однако он все же, на идеологическом уровне и идеологическими средствами, продолжает эту борьбу в своем романе. Простая, добрая, свободная жизнь низших по своему положению пастухов и пастушек снова и снова противопоставляется нравам и обычаям знатных придворных дам и господ — подлинных властелинов этого мира. А повторяющийся акцент на различии в любовном поведении двух этих групп особенно отчетливо показывает нам продолжение борьбы на другом уровне. Теперь это происходит в форме полемики между двумя различными ценностными установками, в форме протеста против становящегося все более неизбежным стягивания знати к королевскому двору, в форме полуприкрытого спора с господствующей придворной аристократией. «Астрея» показывает нам в ранней, но весьма парадигматичной форме взаимосвязь между двумя аспектами сильного цивилизационного сдвига. Этот сдвиг — где-то раньше, где-то позже — можно наблюдать в европейских обществах начиная примерно с XV века. С одной стороны, универсальное превращение стороннего принуждения в самопринуждение, усиленное формирование совести, так называемая «интериоризация» социального принуждения в форме «этоса» или «морали». С другой стороны, движения, направленные на то, чтобы избежать цивилизационного принуждения путем ухода из цивилизованного общества в оазисы более простой, преимущественно сельской жизни, отчасти играя, отчасти всерьез. Этот цивилизационный сдвиг состоит в возникновении взаимосвязи между усилением самопринуждения и уходом из него в мир грез. Уже здесь мы видим, что эта цивилизационная диалектика импульсов в формировании совести, в морализации, в «ингериоризации» цивилизационного принуждения и сдвигов, рождающих попытки бегства от цивилизационного принуждения или мечты о таком бегстве, наблюдается чаще всего в средних слоях дворянства, в слоях, ведущих борьбу на два фронта. Этот раскол почти не наблюдается в самых высших и могущественнейших господствующих слоях — и мы видим, почему это именно так. Некоторые черты этого раскола обнаруживаются в развитии не только средних слоев буржуазии, но уже и в любовном этосе изображенных в «Астрее» средних слоев дворянства.