Музей воды. Венецианский дневник эпохи Твиттера - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Бавильский cтр.№ 70

Круговорот касается всего, от водопровода и подземных коммуникаций до начинки «жилого фонда», многократно выпотрошенного для повышения привлекательности как инвестиционной, так и туристической.

Не говоря уже о сваях, связках брикол и палинах, в какой бы цвет их ни раскрашивали.

Город, стоящий у воды и на воде, не выглядит обреченным, он ухожен и обихожен, в нем нет сырости, гнили или плесени, хотя морская влажность, дожди, приливы-отливы подтачивают его иммунитет каждое мгновение.

Без строгой гигиенической дисциплины не обойтись, и, сдавая квартиру, Нина прежде всего и больше всего рассказывала про правила выноса мусора и приготовления еды (никаких барбекю!).

Первый раз об этом ползучем обновлении, маскирующемся то под реставрацию, то под ремонтные работы, я подумал в палаццо Гримани у стендов, показывающих степени сохранения тициановской «Красавицы». По сути, теперь мы имеем дело с совершенно другой картиной.

Да, она сохранила цветовые и композиционные особенности оригинала, но натуральный ландшафт Тициана изменен многократными наложениями новых красочных слоев, позволяющих выглядеть «Красавице» гламурной фотомоделью из глянцевого журнала.

Особенно эффективно это бьет по глазам на фоне фресок, едва проглядывающих по углам кабинетов палаццо Гримани; сохранность их ниже среднего, они бледны, полустерты, точно по ним прошлись шкуркой, бархатны в своем замедлившемся распаде.

Опять же, в соседнем с Тицианом зале висят остатки фрески Джорджоне, которую ни спасти, ни восстановить уже невозможно.

Выглядит она так, точно ее сочинял не автор эрмитажной «Юдифи» и дрезденской «Венеры», но ранний Ротко или даже Дюбюффе.

Очень сильное впечатление, кажущееся мне более сильным и важным, чем все беглые взгляды на коллекции живописи в Музее Коррера.

По крайней мере я бы ни за что не променял свои воспоминания об этих пустых залах на весь венецианский каталог картин из Коррера, большей частью выглядящих коллекцией лаковых миниатюр.

По степени зареставрированности, кстати (изображение блестит, как вспотевший лоб, электрические лучи мечутся по нему, не давая разглядеть картину, собираясь в слепые пятна), можно определить важность и популярность того или иного холста.

Чем больше раскручена картина, тем сильнее и безвозвратнее ее терзают микроскопическим редактированием. Больше всего искусной искусственности было в «Куртизанках» Карпаччо, с какого-то времени несущих тяжкое бремя эмблемы Музея Коррера.

Нужно ли говорить, что главные, самые популярные и раскрученные образы Венеции – это ее площади (особенно ансамбль самой что ни на есть главной), набережные, мосты и мостки, церкви, кампанилы, крыши, дома, в которых мы обитаем временно, но как бы дома…

Сан-Марко, площадь и собор, уже, кажется, невозможно представить себе без огромных рекламных постеров, натянутых поверх архитектуры, постоянно путешествующих вслед за зонами блуждающего по центру ремонта.

Такова доступная нам эксклюзивность, ведь этот конкретный билборд на этом конкретном месте символизирует конкретику времени – этого, а не какого-то другого.

На рекламные щиты, мешающие восприятию «целого», принято ворчать. Однако как раз они, эти помехи, делают твой взгляд на Сан-Марко уникальным.

Я это понял в Руане, о котором мечтал с тех пор, как полюбил картины и бороду Клода Моне, долго «коллекционировал» в музеях пейзажи с видом оплывающего готического фасада, зафиксированного в разное время суток.

Несколько картин из этого цикла есть в России, какие-то привозились на международные выставки, что-то удавалось настичь в зарубежных музеях, потому и мечталось однажды оказаться в Руане, чтобы уже лично убедиться в том, что этот собор, в интерпретации Моне как бы предшествующий открытиям Гауди в Саграда Фамилиа, действительно существует.

Не стану долго рассказывать о поездке к месту рождения Пьера Корнеля, Гюстава Флобера и сожжения Жанны д’Арк, скажу лишь, что фасад, к которому я так долго стремился, оказался наполовину затянут строительными лесами.

Ошеломительная неудача, накрывшая сознание грозовой тучей, грозила рассорить меня с несправедливым мирозданием, уготовившим капитальный ремонт именно фасада в тот момент, когда я изо всех сил стремился увидеть его во всей возможной целостности.

Расстроенный, я поднялся на второй этаж здания напротив – бывшего магазина женского нижнего белья, из витрины которого Моне рисовал свой собор, стараясь сфотографировать готику так, чтобы леса не сильно лезли в фокус.

Позже мы с друзьями вошли внутрь собора, долго блуждали в потемках, точно оказавшись глубоко под землей. Все это время я привыкал к мысли о том, что мой собор будет «покоцан».

Может, и не навсегда, если получится вернуться к нему в будущем, но до того времени он не может существовать для меня в целом виде. Если только на картинах Моне. Что, впрочем, тоже неплохо.

Блуждая по музеям, которые никогда не стоят без посетителей, я поймал и фиксирую другую важную для себя мысль: если ты не можешь убрать из кадра вспомогательные инженерные конструкции или людей, имеющих на «Джоконду» или «Менины» такое же право, как и ты, следует обратить этот минус в прием. В безусловный плюс.

Тем более что наши шедевры хранятся не так, как раньше – в аристократических резиденциях или частных собраниях.

Выставленные на всеобщее обозрение, отныне они никому не принадлежат, отчего восприятие их резко меняется: отныне они вписаны в общий контекст, являя себя как только себя, может быть, лишь в альбомах репродукций, где, впрочем, большие проблемы с аурой, а также с точной передачей цветоделения.

С одной стороны, картины, заключенные в музеи и нередко привозимые в наши города на выставки, стали ближе, но с другой – кажется, они еще более недоступны и замкнуты, подлинная вещь-в-себе, на которую к тому же у нас никогда не хватает времени и терпения.

Да, впрочем, и возможностей: то, что мы воспринимаем, большей частью есть уже не отдача оригинала, но игра ума, опыта и воображения.

Если извне привнесенные обстоятельства невозможно извлечь из «картинки» или фотографии, следует научиться получать удовольствие от искажений, способных говорить не менее выпукло, чем шедевры мирового музея.

Тем более что наблюдение за наблюдающим – занятие изысканное и достойное, как и созерцание объектов искусства. Раз уж когда-то мы договорились, что человек – венец творения, будем любоваться этим самым венцом. Ничего другого нам и не остается.

В Сан-Моизе я попал по дороге домой, вымотанный музейными впечатлениями, – просто не смог пройти мимо дымящегося полустертыми фигурами и полурастаявшими сахарными головами деталей: Рёскин их заклеймил как «самые неуклюжие в Венеции».