Вся ее физиономия внешняя, несущаяся к воде, к собственному отражению, создающая кипеж на пустом месте: вроде много всего, а съел полую сахарную голову – и уже не помнишь вкуса.
Снова голоден.
Хотя я ни на секунду не забываю о том, что, появись такое здание в любом русском городе, жизнь его навсегда изменилась бы. Влияниям такой постройки не было б конца; здесь же все, в том числе окоченевшее барокко Грасси, выглядит просто и повседневно.
Перед фасадом Сан-Стае – небольшая площадь со ступенями, уходящими в воду, остановка вапоретто и казино на другом берегу.
Чуть более сдержанное барокко продолжается и внутри. На стенах центральной апсиды с фигуристым алтарем устроено нечто вроде локальной картинной галереи – по семь автономных картин разного качества (одна из них, например, Тьеполо-младшего или Пьяццетты, и Росси – короче, весь венецианский XVII век, заслуживающий внимания, тут) с обеих сторон.
Картины развешаны здесь на внутренних стенах алтарного полукруга без каких бы то ни было украшений и украшательств – просто в три ряда тут и там. Чем это отличается от музейной экспозиции, которая тоже вроде не украшательским целям служит, непонятно.
Другой, достаточно большой Тьеполо висит в отдельном зале справа от алтаря. Там разнобойные картины обрамляет настенная роспись с портретами, видимо, представителей рода Мочениго.
Так вот правая часть этой настенной галереи закончена вся, а левая зияет черными овалами – то ли род прервался, то ли иная какая причина свалилась, но вот налицо полнейшая асимметрия оформления.
Здесь же, через капеллу, сбоку висит неплохой Пьяццетта, воспевающий весьма натуралистически изображенные мучения святого Иакова.
Прелесть Сан-Стае в том, что она – одна из тех немногих поздних построек заметной наружности, которым удалось вписаться в аутентичный ландшафт, став естественной, а не выхолощенной и будто бы извне привнесенной, данностью. Явлением венецианской природы.
Понятно, что место это разрабатывалось задолго до того, как Джованни Грасси выиграл тендер, опередив со своим проектом 11 других архитекторов: первый вариант церкви здесь был поставлен в 966 году, а снесен в 1678-м; то, что мы видим теперь, «новодел» 1709 года. И то, что внутри в основном «живопись века Просвещения», круга виртуозов с добавлениями Пьяццетты и Тьеполо, рассказывает как раз о времени ее «пуска в строй», обживания по последней моде и заполнения наиболее актуальными художниками тех лет.
Собственно они, а не резной фасад и тем более не выстуженная в палладиевском стиле монументальная «нутрянка», выставленная через огромные тройные полукруглые окна под потолком, делают Сан-Стае исключительной. И быть может, незабываемой.
Впрочем, я уже заметил, что все большие палладиообразные церкви, лицом своим выходящие непосредственно на набережную Гранд-канала с левой его стороны, опустошены, точно вымыты мощным потоком – осталось лишь понять каким: речным? морским? пространственно-временным? метафизическим?
Впрочем, все это вопросы сколь красивые, столь и бессмысленные; гораздо важнее ощущение того бескрайнего внутреннего простора, которое внесло палладианство в эти тесные и затхлые кварталы, напоминающие бабушкины чуланы. Венеция, не знавшая собственной античности, таким странным образом как бы расчищает место для мраморной геометрии зияющего отсутствия, способного победить любую живопись и скульптуру.
За такими фасадами на самом-то деле прячется межвидовая борьба за первородство, в которой, как правило, побеждают художники, создавая главные месторождения ауры
[29] и аутентичности, траченные в веках, но так до конца и не растраченные.
Вероятно, в том числе и оттого, что «в этих пыльных и темных домах» рассмотреть живопись как следует практически (sic!) невозможно. Даже в таких светлых «вокзальных залах», каким является центр Сан-Стае, интерьер которой, как нарочно, устроен таким образом, что непосредственное, глаза в глаза, любование холстами никак не получается. О плафонах потолка (особенно надалтарном) и говорить нечего. Даже когда с погодой повезло…
Несколько лучше дело обстоит с картиной, вмурованной в потолок сакристии, но там качество потемневшей живописи подкачало. Хотя, если по стилю и цветовой гамме судить, это вполне может быть Пьяццетта.
Честно говоря, почти все хранилища искусства при храмах выглядят слепыми придатками основного блюда, куда заходишь не за удовольствиями, но только дабы не пропустить чего-то исключительно важного. Вдруг блеснет неведомый шедевр? Но все более-менее важное или значимое и без того выставляют в церквях на всеобщее обозрение, поэтому во все эти комнатушки и зальчики заходишь усталый, а выходишь с необъяснимым облегчением.
Мадонна дель Орто (Madonna dell’Orto)
Красивая точка сегодняшнего дня – северная церковь, в которой похоронен Тинторетто.
Собственно, Мадонна дель Орто и есть большая (торжественная, темная, готическая, гулкая) его гробница, из-за чего как-то даже странно, что могила Тинторетто находится не посредине, но по правому борту.
Хотя алтарь им тоже не обделен: на его внутренних стенах висят два громадных, уходящих под самый купольный потолок полотна, похожих на расправленные расплавленные свитки. Справа – «Страшный суд» с резко пикирующим на грешников сверху вниз ангелом; слева – «Поклонение золотому тельцу», внутри которой есть и автопортрет Тинторетто.
Описать эти огромные, монументальные панно невозможно, как невозможно их разглядеть при неважном свете и сбоку. Там, рядом с другими алтарными работами Тинторетто, они живут своей таинственной жизнью, варятся в собственном золотом соку, который иногда проливается на их лакированную поверхность.
Такого сильного взвихренного движения нет ни в одном музее, хотя со всех сторон, в капеллах и нишах, висят самые разные Тинторетто любого качества. Но это какой-то уже совершенно иной Тинторетто.
Это Тинторетто обвала, могучего провисания, в которое тоже, оказывается, можно спрятаться, экзистенциального отчаяния такого накала, когда…
Есть среди картин в церкви и совершенно феноменальная – «Введение во храм Пресвятой Богородицы», будто бы написанная на спор с Тицианом.