Музей воды. Венецианский дневник эпохи Твиттера - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Бавильский cтр.№ 45

Платья Клеопатры, между прочим, ровно такого же цвета, каким был халат у Одетты, возлюбленной прустовского Сванна, весьма и весьма подчеркивающий ее прелести.

Пруст не зря считал Тьеполо гениальным модельером, чьи модели только-только входили в моду в эпоху действия сюжета «В поисках утраченного времени» после двух веков почти полной забытости. Классики и романтики оказались равнодушны к воздушным прелестям, затянутым в парчу, атлас и бархат.

Причем Тьеполо, кажется, не важно, кого разукрашивать изысканными фасонами – цариц ли, служанок из партера или ангелов в легких туниках и хламидах, развевающихся на ветру и плавно переходящих в персиковую мякоть облака.

В палаццо Лабиа, разумеется, особенно пышно оформлена Клеопатра, на одной картине приглашающая любимого к краю композиции, за которым, видимо, начинается их реальная жизнь. Антоний только что приехал на гондоле, за ним тянется вереница слуг. Особенно выделяется паж в бледно-зеленом трико, несущий на бархатной подушке нечто важное, похожее на младенца. Ближе всех к раме стоит, точнее, рвется из рук темно-лилового мавра ретивая итальянская гончая.

На другой композиции противоположной стороны бального квадрата любовники уже пируют за столом, причем парчовое платье – поверх него накинута голубая накидка – царицы декольтировано, перламутровая грудь ее обнажена и, точно драгоценность, как бы выложена на отдельную матерчатую подушечку. Рядом на мраморных ступенях возле пиршественного стола одиноко стоит собачка и смотрит на пирующую знать.

Ниже ее, как бы уже за границей основного сюжета, гостем из реального мира, размещен очень одинокий карлик, повернутый к нам спиной. На нем песчаного цвета шаровары, шляпа с пером, болотного цвета кацавейка с коричневатой накидкой. Опершись на колено, он отклячивает пятую точку, идеально совпадающую с глазами среднестатистического посетителя бального зала и типического зрителя этих взбитых сливок.

Все они приготовлены Тьеполо так, будто бы изображаемые им персонажи застигнуты врасплох. Они не позировали, но плавно текли внутри своих траекторий.

В простенках около этих двух картин возникают промежуточные и как бы вспомогательные окна. В них хлопочут слуги, мелькают девушки, голубеет прозрачное до ощущения полного исчезновения небо, как бы заснятое за мгновение до исчезновения, – лучше Тьеполо никто, кажется, не умеет отлавливать вот это почти неуловимое, невесомое вещество легкости и беззаботности, разлитое в окоеме.

То, что потом обернется стилизацией у «Мира искусства» и разных прочих декадентов, здесь является единственно возможным проявлением себя.

Хотя, вероятно, это нам из-за многократно переусложненного знания о развитии искусства в последующие после Тьеполо века и годы теперь только так кажется. Мы хорошо понимаем, как производится и действует глянец, изобретателем которого хочется назначить венецианских виртуозов во главе с Риччи, с обязательным участием семейства Тьеполо в качестве коренников.

Возможно, нам хотелось бы так думать о временах, которые мы не застали и представляем по разрозненным деталям, недостаточным для реконструкции целого: ^[25] то, что Тьеполо обходится без зеркал, а окна занавешены, не кажется случайностью – барочная раковина почти обязательно должна быть замкнута на саму себя, вариться в собственном соку.

Здесь она все еще колышется, трепещет и вьется под синтезированными небесами, переходящими в иллюзорные стукковые скульптуры. То есть в обманку в квадрате, так как обычно стукковые детали любят прикидываться мрамором. Компания же Тьеполо идет дальше и делает рисунки декораций с многочисленными стукко-узорами.

Так получается, извините, театр, разыгрывающий самого себя – статичный, но одновременно двигающийся в разные стороны, действительно ползущий, наползающий.

И точно озвученный совершенной звуковой дорожкой, где плеск воды переплетается со звоном посуды, собачьим лаем, «репликами в сторону», криками чаек.

Даже облака издают у Тьеполо какие-то специфические, воздушные звуки пузырящейся пены, что щелкает и лопается, но от этого не становится менее прочной. Отдельно стоит прописать запахи.

Поразительный талант: уметь из ничего сгущать осязаемые пространства и при этом не утяжелять их, не перегружать и не нагружать хоть каким бы то ни было весом. Никакой гравитации, хотя физика у Тьеполо, безусловно, присутствует. Законы предельно точны, и выходящие из них следствия тщательнейше соблюдаются.

Просто это какая-то иная физика, вызываемая соседством классической архитектуры и бескрайнего простора, куда в центр, словно в бассейн, запускаются всевозможные крылатые сущности. Легкоструйные и цветастые, как бабочки или линялые мотыльки.

Нормальная центростремительная, интровертная, сложно устроенная, но весьма легко усваиваемая утопия, засасывающая глаз наблюдателя внутрь.

Скорее всего, Венеция тоже такой не была, но именно такой, на небесах, хотела бы себя видеть. Вот Тьеполо и сочинил всю эту порционную бесконечность, каруселью крутящуюся в тартарары.

Очень веселая, крайне трагическая живопись.

Не все национальные экспозиции вместились в основные помещения Венецианской биеннале. Часть из них по традиции разбросана по городу, его «нежилому фонду».