Успокойся.
Нет.
Я не отпущу тебя.
Сейчас получишь.
Она вырывается сильнее. Я сжимаю крепче. Упирается телом в меня, руками пытается меня оттолкнуть. Я держу, она вырывается. Я жду, она ругается. Она успокаивается, через несколько минут она успокаивается, но я продолжаю ее держать. Она громко дышит. Дышит тяжело, глубоко. Вокруг тишина ночи. Темнота ночи, которая означает безопасность.
Ее дыхание постепенно выравнивается. Я кладу голову ей на плечо. Когда ее дыхание приходит в норму, я говорю.
Все в порядке?
Нет.
Что случилось?
Ты сволочь.
Почему я сволочь?
Ты поговорил с ним.
О чем ты?
Ты поговорил с этим подонком из отделения.
Я не понимаю, о чем ты.
Где ты был сегодня?
Когда?
В три часа.
На занятии в Семейном центре.
А должен был встретиться со мной.
Я этого не знал.
У тебя же на подносе за обедом стояло три тарелки. Значит, в три часа.
Так мы вроде не договаривались на сегодня.
А почему, как ты думаешь, я смотрела на тебя весь ужин?
Не знаю. Я заметил, что вид у тебя расстроенный, но не понял, почему.
Почему ты не позвонил мне?
Обычно звонишь ты.
И что из этого?
Я не знаю твоего номера.
Врешь!
Нет.
Пустая отговорка. Ты должен был позвонить мне.
Дай мне номер, и я позвоню.
Она слегка отстраняется, совсем чуть-чуть, но руками по-прежнему обхватывает меня. Смотрит в землю, в черноту под ногами. Потом поднимает голову. Прозрачная синева встречается со светлой зеленью. Она улыбается, хотя вряд ли это улыбка, в ней нет радости, только печаль. И раскаяние. Признание своей вины и ошибки. Она говорит.
Прости меня.
За что?
Я испугалась.
Чего?
Испугалась, что ты меня бросил.
У меня и в мыслях нет бросать тебя.
Я испугалась, что после всего, что я рассказала тебе, ты не захочешь меня видеть. Потом я подумала – а вдруг кто-то в отделении наплел тебе еще что-нибудь про меня. Мне-то на это плевать. Плевать я на болтовню хотела. Но мне пришло в голову – вдруг тебе что-то наплели про меня, а когда ты не пришел в три часа, я уже не сомневалась – точно, тебе что-то наплели.
Единственное, в чем ты не должна сомневаться, – я буду с тобой.
Она улыбается. На этот раз по-настоящему.
Навсегда?
Навсегда.
Точно?
Точно.
Я больше не хочу быть одна, Джеймс.
Ты не будешь одна.
Я весь день проплакала.
Больше не плачь. Лучше вспоминай слово «навсегда».
Ее улыбка становится радостной, светлой, прекрасной и напоминает саму Лилли. Лилли прекрасна и внешне, и внутренне. И ее улыбка прекрасна. Лилли наклоняется вперед, приподымается на цыпочки, закрывает глаза и целует меня. Долгим, медленным, сладким поцелуем. Я мог бы целоваться с ней целую вечность. Мы разжимаем объятие. Я говорю, нам лучше пройти. Не обратно, в клинику, а вперед, в темноту. Мы шагаем медленно, рука в руке, не спешим. Ночью лес оживает. Сучья хрустят, листья шуршат, ветки раскачиваются. Луна неподвижна, облака плывут. Тени пляшут, то надвигаются угрожающе, то отступают. Мелкие зверьки шныряют в поисках еды, верещат, прячутся. Лес живет.
На ходу мы разговариваем. Лилли необходимо рассказать о своих чувствах, переживаниях, страхах. Я даю ей выговориться. Утешаю ее. Слушаю. Хотя следов слез не осталось на ее нежных щеках, причина слез по-прежнему гнездится в душе, никуда не делась, пока не исчезла. Лилли говорит спокойно, тихо, сразу подбирает нужные слова. Рассказывает, что всегда в жизни чувствовала себя покинутой. Всегда все бросали ее – отец, парень из Чикаго и вообще все, к кому она привязывалась. Уходили, никогда не звонили, не присылали писем, не выражали любви и не возвращались. Ни разу. Никогда.
Она говорит о расставаниях. Каждый раз расставание разбивало ей сердце. С каждым разом становилось труднее залечить разбитое сердце. С каждым разом становилось труднее отважиться на новые отношения. Каждый раз надежда оборачивалась предательством. Одиночеством и отчаянием. Самообвинениями и ненавистью к себе. В начале была надежда. Она погибала. И в конце не оставалось ничего.
Она говорит о том, какую роль играю в ее жизни я. Она ищет свободы. Это все, чего она хочет, к чему стремится, чего надеется достичь. Освобождение. Она хочет освободиться не только от наркомании, но вырваться из порочного круга любви и потерь, надежд и неудач, не возвращаться в прошлое, которое ненавистно. Сегодня она подумала, что потеряла меня. И тогда ей показалось, что она потеряла себя. Как будто захлопнулась дверь, и она осталась одна в тюрьме, где возможно только саморазрушение. Хочет сопротивляться, но не на что опереться. Только наркотики, одинокое мрачное прошлое позади и одинокое мрачное будущее впереди. Тогда ее охватил голод. Он требовал крэка. Требовал таблеток. Требовал того, что убьет боль. Она задумала сбежать и уже была готова сделать это. Уже представляла, как все произойдет. Она доберется до автовокзала в Миннеаполисе, там будет попрошайничать, чтобы купить билет до Чикаго. Попрошайничать или чего похуже. В Чикаго сходит к бабушке повидаться и попрощаться. Попрощаться с единственным человеком в жизни, который любил ее. Сказать ей прощай. Есть другой путь к освобождению. Прощай.
Мы останавливаемся. Садимся на скамейку, резную деревянную скамейку. Озеро перед нами, оно самое маленькое, покрылось льдом. Подо льдом неподвижная безмолвная тьма. Сидим на скамейке, я держу ладони Лилли в своих. Согреваю их. Говорю, как рад, что она не сбежала. Больше, чем рад. Говорю, если б она сбежала, я бы тоже сбежал. Разыскал бы ее, не дал ей проститься ни со мной, ни с бабушкой, ни с жизнью. Жизнь – это все, что у нас есть, ей нужно дорожить. И без того мы уже испортили немалый кусок своей жизни, и я, и она, и такие, как мы. Очень даже большой кусок. Нужно дорожить тем, что осталось. Бороться за эту жизнь. Ценить ее. Постараться прожить по-человечески. Постараться полюбить. Я все равно разыскал бы Лилли, убеги она. Я никуда не отпущу ее. Буду бороться за нее. Опекать ее. Сам буду жить. Буду жить, чтобы любить ее. Я держу ее ладони в своих. Согреваю их.
Мы встаем со скамейки, продолжаем путь. Рука в руке, мы идем и разговариваем, как обычные люди, которые живут по-человечески, любят друг друга и гуляют. Дорожка ведет нас вдоль берега, покрытого льдом, сквозь заросли желтой травы и приводит к деревянным мосткам. Мы стоим на мостках, курим. Смотрим в темноту, вдаль, на болото. На этот раз выдра не показывается. Мы смотрим на воду. Держимся за руки. Молчим. В словах нет необходимости.