Джоанна улыбается, Мать с Отцом смотрят на меня. Я смотрю на Джоанну, говорю.
Почему вы улыбаетесь?
Она улыбается.
Потому что ты самый упрямый тип, которого я когда-либо встречала.
Я просто не хочу делать из себя жертву.
Что ты имеешь в виду?
И здесь в клинике, и где угодно люди хотят решить свои проблемы, те самые, которые обычно своими руками создали, переложив их на кого-то другого. Я знаю, что Мать с Отцом сделали для меня все, что могли, дали мне все, что могли, и любили меня изо всех сил, и если уж искать среди нас жертву, то это они, причем по моей вине. Я мог бы сказать – у меня сбой в генетическом коде и моя наркомания – следствие, я, видите ли, болен, но я считаю, что это куча дерьма. Если я стал жертвой, то только по собственной вине, и думаю, что все люди с такой же болезнью, как вы это называете, тоже жертвы по собственной вине. Если вам угодно называть эту точку зрения упрямством, ради бога. Я называю ее философией ответственности. Я называю это – нести свои проблемы и свою слабость с честью и достоинством. Я называю это излечением.
Джоанна улыбается.
Хоть я не могу до конца принять твою философию, ты меня начинаешь убеждать.
Я улыбаюсь.
Спасибо.
Говорит Отец.
Джеймс.
Я поворачиваюсь к нему с Матерью. Они улыбаются мне.
Я никогда не гордился тобой так, как сейчас.
Я улыбаюсь.
Спасибо, Папа.
Говорит Мать.
Я тоже, Джеймс.
Спасибо, Мама.
Джоанна смотрит на часы.
Я думаю, мы славно поработали сегодня, уже поздно.
Я встаю.
Позвольте уйти.
Родители встают. Мать говорит.
Давай напоследок еще раз обнимемся.
Я делаю шаг к ним, кладу руку каждому на плечо, они обнимают меня. Мы обнимаемся все втроем, крепко, непринужденно, с особым чувством, может, с любовью. Ярость вспыхивает в тот же миг, я чувствую напряжение, но сила нашего объятия уничтожает Ярость. Быстро, легко. Сила объятия уничтожает ее.
Мы отпускаем друг друга. Родители все еще улыбаются. Я говорю Джоанне – до свидания, она отвечает – до свидания. Открываю дверь, жду. Родители говорят Джоанне – до свидания и спасибо, она улыбается и отвечает – не за что. Они выходят, я за ними. Мы прощаемся за дверью, они идут в одну сторону, я в другую.
Возвращаюсь в отделение. Проделываю этот путь на автопилоте. Я устал, охота поскорее в постель. Не хочу ни с кем общаться. Не хочу думать ни про тюрьму, ни про генетику, ни про ушную инфекцию. Про тюрьму я ничего не знаю, а генетика и ушная инфекция не имеют значения. Скорее закрыть глаза и уснуть.
Подхожу к своей палате, открываю дверь, вхожу. Майлз в постели, уже спит. На тумбочке возле моей постели горит настольная лампа, я выключаю ее и ныряю под одеяло. Там тепло. Подушка мягкая.
Я устал.
Засыпаю.
Чьи-то руки трясут меня, трясут осторожно, не грубо. Слышу, как меня зовут по имени – Джеймс, Джеймс, Джеймс. Меня зовут по имени. Джеймс.
Открываю глаза. Темно, в темноте различаю смутные очертания того, кто трясет меня и зовет по имени. Моргаю раз, другой. Темно. Всматриваюсь в темноту.
Майлз стоит надо мной. Смотрит мне в глаза, мне видны его глаза. Он отпускает меня. Я сажусь на постели.
Там девушка под окном, хочет тебя видеть.
Что?
Девушка под окном. Просит тебя подойти.
Я наклоняюсь, вглядываюсь в окно за его спиной. Вижу фигуру за стеклом.
Черт.
Майлз улыбается.
С женщинами непросто. Если не обращать на них внимания, они становятся настойчивей. Я бы советовал поговорить с ней.
Черт.
Я откидываю одеяло. Майлз сторонится. Вылезаю из кровати, иду к окну, открываю его. Порыв холодного воздуха ударяет в лицо. Высовываю голову на улицу. Лилли стоит в тени. Она говорит.
Мне нужно поговорить с тобой.
Прямо сейчас?
Да.
А до утра отложить нельзя?
Мне нужно поговорить с тобой.
Погоди минуту.
Закрываю окно. Оглядываюсь, Майлз улыбается мне.
Ясно же, что до утра отложить не удастся, если она разбудила нас посреди ночи.
Мало ли, попытка не пытка.
Натягиваю штаны.
С ними и пытаться не стоит. Делай, что говорят.
Надеваю ботинки.
Буду придерживаться такой линии поведения в будущем.
Натягиваю куртку Хэнка.
Это самая лучшая линия.
Снова подхожу к окну.
Прости, что разбудила.
Майлз улыбается мне.
Смотри, не простудись.
Улыбаюсь я.
Не простужусь.
Снова открываю окно, холод ударяет в лицо, холод, холод. Вылезаю из окна, закрываю его. Лилли стоит в тени. Иду к ней.
Привет.
Это все, что ты хочешь сказать?
А что я должен сказать?
Ты думаешь – достаточно сказать привет и все будет в порядке?
О чем ты, не понимаю.
Я подхожу, останавливаюсь перед ней. Вижу ее опухшие глаза, лицо в подтеках слез. Она покачивается взад-вперед. Того и гляди упадет.
Да что стряслось-то, черт возьми?
Она делает шаг вперед и толкает меня.
Сам пошел к черту.
Я смеюсь. Она снова толкает меня.
Тебе смешно?
Она снова толкает меня.
Пошел к черту.
Ее голос становится громче. Она снова толкает меня.
Пошел к черту.
Она отступает назад.
ПОШЕЛ К ЧЕРТУ.
Она замахивается. Ловлю ее руку. Она замахивается другой рукой. Ловлю другую руку. Она вырывается, сжимает зубы, но я крепко держу ее и увожу подальше от клиники, не причиняя боли, но властно, чтобы она шла за мной. Она твердит – пусти меня, пусти меня, ты, сволочь, пусти меня. Я не обращаю внимания. Медленно отхожу в глубину двора, держу ее за руки и осторожно тащу за собой, в темноту.
На расстоянии метров двадцати от клиники мы уже в безопасности. Я продолжаю вести ее за собой, она продолжает вырываться, ругаться и обзывать меня. На расстоянии пятидесяти метров еще безопаснее. Темнота тут гуще. Звуки глуше. Я останавливаюсь, перестаю тащить ее, но не отпускаю. Она вырывается. Я обнимаю ее, крепко сжимаю.