Открываю дверь, прислушиваюсь – внутри тихо, никто еще не проснулся. Прохожу к себе в палату, иду в ванную, снимаю одежду, шагаю под душ, включаю воду. Та же хрень, что и всегда. Вода обжигает, кожа краснеет, мне больно, больно, больно, я стою и терплю, потому что так мне и надо, потому что ничего другого не знаю и не умею. Больно – терпи, так тебе и надо. Обычная хрень, что и всегда. Выхожу из душа, вытираюсь, подхожу к запотевшему зеркалу, очищаю островок, смотрю на себя. Синяки под глазами проходят. Опухоль под носом прошла, хотя горбинка останется навсегда. Отек с губ сошел, вид у них почти нормальный. Поэтому шов на щеке стал заметнее. Он обветрился, почернел, засох, нитки напоминают колючую проволоку, рана затягивается, на ее месте образуется шрам. Оттопыриваю нижнюю губу, чтобы изучить рану изнутри. Черные нитки переплетаются, как зловещая изгородь. Проколы выделяются ярко-красными точками на бледно-розовом фоне. Они больше не кровоточат, не сочатся, рубцуются постепенно.
Перевожу взгляд выше. Хочу посмотреть себе в глаза. Хочу разглядеть, что там, под тонким слоем светло-зеленой радужки, в глубине, внутри меня, что там прячется. Едва взглянув, отворачиваюсь. Принуждаю себя повернуться обратно, но не могу. Много лет я не смотрел прямо себе в глаза. Хотел, но не хватало духу. Пытался себя заставить, но не мог. И сейчас не хватает духу, и я не уверен, что когда-либо хватит. Может, больше я никогда не увижу светло-зеленую радужку. Есть места, откуда не возвращаются. Есть потери, которые не восполняются.
Обматываюсь полотенцем вокруг бедер, иду в палату проверить, не проснулись ли соседи. Уоррен сидит, и Лысый Коротышка сидит, они разговаривают. Джон еще спит, свернувшись в позе зародыша, во сне засунул палец в рот и сосет. Я направляюсь к Уоррену.
Доброе утро.
Привет, Джеймс. Как ты?
Хорошо.
Вид у тебя усталый.
Плохо спал.
Он кивает.
Бывает.
Я хотел у тебя кое-что попросить.
Что именно?
Перочинный ножик, или маникюрные ножницы, или что-нибудь острое.
Зачем тебе что-нибудь острое?
Нужно.
Хочешь порезать себя?
Я улыбаюсь.
Если б я хотел порезать себя, раздобыл бы что-нибудь посерьезнее, чем перочинный ножик или маникюрные ножницы.
Он смотрит на меня, улыбается.
Да, пожалуй.
Он наклоняется, открывает тумбочку, достает пару маленьких блестящих маникюрных ножниц. Протягивает мне.
Спасибо, Уоррен.
Возвращаюсь в ванную. Пар рассеялся, зеркало отпотело. Подхожу к нему, рассматриваю шов на щеке. Он обветрился, почернел, засох, и нитки напоминают колючую проволоку. Хочу убрать их. Надоело выглядеть, как чудовище Франкенштейна. Если вытащить нитки, шрам потом будет больше, но я ничего не имею против шрамов, лишний шрам меня не волнует. Кладу ножницы на белый фарфор раковины, включаю горячую воду, отрываю кусок туалетной бумаги, смачиваю его и смываю засохшую кровь со стежков. Нитки нужно очистить перед тем, как вынимать, чтобы легко скользили сквозь кожу, не разрывали ее, и дырки не увеличились. Раньше я пренебрегал очисткой шва, и результаты оказались довольно плачевными, так что на эту процедуру не стоит жалеть времени. Снова смачиваю бумагу, прикладываю ко шву, выбрасываю. Смачиваю бумагу, прикладываю ко шву, выбрасываю. Смачиваю бумагу, прикладываю ко шву, выбрасываю. Нитки размокают, вода пропитывается кровью, стекает по щеке и подбородку. Лицо не вытираю, чтобы не тратить время напрасно.
Таким размачиванием очищаю шов от запекшейся крови. Беру ножницы и начинаю разрезать нитки. Снаружи двенадцать стежков, разрезаются они легко, никаких проблем. Разрезав, вытягиваю обрезки. Вынимаются тоже легко, крови в отверстиях появляется чуть-чуть. Шрам будет заметным, но не безобразным. Небольшой полукруг на щеке. Еще одна памятка в моей жизни. Но на этом работа не кончена.
Оттопыриваю нижнюю губу. Внутри все обстоит хуже, болячки зажили не так хорошо, потому что их постоянно раздражают слюна и пища. К тому же я задеваю их языком, да и стоматолог, когда орудовал во рту, сыграл свою роль. В принципе, от швов тут мало пользы.
Нахожу самый ближний шов. В левом нижнем углу рта, возле основания челюсти. Одной рукой оттягиваю губу, другой беру ножницы, засовываю их в рот, разрезаю стежок, вздрагиваю, появляется тонкая струйка крови. Я действую методично, разрезаю один за другим двадцать девять стежков на внутренней стороне щеки. Покончив с разрезанием, вытягиваю нитки, из отверстий идет кровь, заполняет рот, я включаю холодную воду, делаю глоток, полощу рот, выплевываю. Раковина становится ярко-розовой, на лице появляются красные разводы, обрезки ниток лежат с краю на раковине, ножницы сжимаю в руке. Больно, но не так, чтобы слишком.
Дверь в ванную открывается, оглядываюсь – входит Лысый Коротышка, видит меня, падает на колени и кричит: он кончает себя, он кончает себя; из палаты доносится шум, в ванную врывается Уоррен.
Что ты делаешь?
Снимаю швы.
Уоррен подходит ко мне. Лысый Коротышка ползет к унитазу.
Ты же сказал, что не будешь резать себя.
Я и не режу.
Что-то не похоже.
Я снимаю швы.
Швы снимать должен доктор.
Мне приходилось это делать раньше, невелика наука.
Лысый Коротышка начинает блевать. Уоррен подходит к нему, встает на колени рядом. Я отрываю кусок бумаги, смачиваю, вытираю лицо. Закончив, выбрасываю окровавленный кусок в мусорное ведро, подхожу к унитазу и смотрю, как Лысый Коротышка блюет. Мне смешно, но я удерживаюсь от смеха, не хочу его обижать, хватит и того, что напугал. Когда его перестает выворачивать, я говорю.
Мне очень жаль.
Он смотрит на меня, вытирает лицо.
Я не хотел тебя напугать.
Ты псих.
Я не отвечаю.
Ты псих, псих ненормальный.
Я не отвечаю, потому что он абсолютно прав. Я псих, псих ненормальный.
Не подходи ко мне.
Я не хотел тебя напугать.
Убирайся.
Я поворачиваюсь, выхожу из ванной, иду в свой угол. Джон проснулся, смотрит на меня.
Чего там?
Я одеваюсь.
Я снимал швы, а Лысый Коротышка вошел, увидел кровь, решил, что я совершил самоубийство, и перепугался.
Джон улыбается.
А я однажды совершил попытку самоубийства.
Какой ужас.
Никакой не ужас. Забавно.
В самоубийстве нет ничего забавного, Джон.
Я подвесил себя, когда мастурбировал, а после того, как кончил, вытолкнул стул из-под ног. Тут мама входит да как заорет.