Все бывает. Абсолютно все. Просто кое-что — редко и не со всеми. Но это не значит — ни с кем и никогда
Макс Фрай, «Большая телега»
Пролог
Метла — давно отживший атрибут,
Нашла свою последнюю обитель.
А жаль, в ней самый никчемушный прут
Запомнил больше, чем иной сказитель.
И не про шабаш, порчу, ворожбу,
Не про котлы и жуть дрянных традиций,
Не про девиц с наростами во лбу,
Не про костры и пытки Инквизиций…
В сомнительных познаньях воспарив,
В плену атеистического бреда
Низвергли ведьм, почти что позабыв,
Что «ведьма» родилось от слова «ведать»
Но где-то, затерявшись среди нас,
Любя, рожая и варя обеды,
Творят себе, не опуская глаз,
Те, что хранят в душе частичку Веды.
Едва не спихнув с простого, в благородную трещину, карниза горшок то ли с геранью, то ли с петуньей — шутт их знает, старый Птиц не разбирался в этой хрени и не желал забивать свою мудрую голову всяческой ерундой — старый ворон с трудом втиснулся меж керамических шершавых бастионов и долбанул клювом в оконное стекло. От души. Ибо был сердит. В конце концов, он принес Вести! А Хозяйка даже не подумала приоткрыть раму, хоть всегда знает, чувствует, когда он появится… Мчись тут к ней через весь город, лети, задыхайся, предвкушай ее изумление или, еще лучше, восторг от новостей, ласковое поглаживание перышек, свежевскопанную грядку с вкусными жи-ирненькими червяками, блюдце сладкого молока, отобранное у кота… И натыкайся каждый раз на закрытое окно. Тьфу! Одно слово — ведьма! Знает, что прилетит — но все делает, чтобы его позлить.
Совсем рядом, за преградой из стекла, засмеялись. Услышь кто этот волнующий грудной смех — так и вообразил бы себе прелестницу в расцвете красоты и молодости, в коей чудесным образом ужились и юношеский задор, и флер особой зрелости, несущей в себе не какой-то гипотетический закат, но лишь новые грани совершенства, что раскрываются со временем. Впрочем, рука, толкнувшая оконную раму, хоть и изящно выточенная природой, хоть и ухоженная, мерцающая отполированными ногтями с хитрой перламутровой вязью, принадлежала вовсе не девушке. Да и лицо… Нет, пожалуй что лик, настолько он был одухотворен.
Даму, гостеприимно распахнувшую окно в свое жилище, язык не повернулся бы назвать старухой, о нет, разве что величественной пожилой лейди. Настоящей лейди, из тех, в чьих жилах кровь отливает благородной синевой Артских королей, а кожа, до сих пор изумительная, несмотря на сеточку морщин вокруг глаз, поражает свежестью и белизной. Безупречная осанка зрительно делала хозяйку выше, простое утреннее платье винного цвета подчеркивало и тончайшую талию, и стройные ноги, до сих пор не потерявшие изящности линий, и белизну седины, взбитой в пышную прическу. Ярко-синие глаза лукаво щурились.
Ею, как античной статуэткой, пролежавшей в земле больше тысячи лет, можно было любоваться бесконечно, и, восхищаясь, признавать, что возраст для таких, как она, всего лишь количество оборотов планеты вокруг светила, но отнюдь не старение.
— Не сердись, Аллан. — Дама снисходительно-ласково улыбнулась. — Я знала, что ты появишься, но никак не ожидала тебя так рано. Залетай. Ах, да, прости…
Это кроткое «прости» стоило нескольких минут ожидания и неудобств, право же, стоило! Особенно, когда, извинившись, лейди соизволила подхватить крупное, прямо скажем — увесистое тельце Птица и аккуратнейшим образом извлечь его из плена горшков герани… или петуний, шутт их знает. Главное, что они мешали распахнуть ему крылья. Ворон догадывался, что Хозяйке просто-напросто нравится эта игра в стервозную ведьму, забывающую о верном помощнике, что она незло потешается над его возмущенным пыхтением, но… где-то в глубине души, пусть и очень глубоко, разгорается в ней в такие моменты искорка умиления. За которую старый Аллан По готов был, ежели понадобится, продать душу.
А у пернатых есть душа, и даже не спорьте с трехсотлетним Птицем. Есть. По крайней мере, у фамильяров.
На какое-то время он начисто забыл о сведениях, которые весь полет складывал в своей умной голове по порядку, дабы преподнести по нарастающей степени важности и удивить, удивить… Ласковые пальцы погладили его по голове, перебрали перышки на крыльях, отливающих синевой, нежно провели пару раз по вискам, где, будто у человека, серебрилось несколько белых пуховинок, похожих на седину.
— Старый мой друг, притворщик… Ну, будет, будет. Я же знаю, что ты уже не дуешься.
Дама вновь засмеялась и усадила гостя на плечо, любимое его место. Ворча и устраиваясь поудобнее, он без всякого зазрения совести вонзил когти глубже: не в плоть величественной лейди, разумеется, а в специально устроенный для него наплечник, стараясь лишь, чтобы на легком тиларийском шелке не осталось слишком явных отметин. Впрочем, наверняка ткань заговорена, как и сам наплечник, который по желанию хозяйки оказывался то справа, то слева — смотря на какое плечо она пристраивала бывшего фамильяра.
Ну да, официально бывшего. Ибо в памяти целого света — по крайней мере, столичного — лейди Дафна Мансу осталась без вести пропавшей в далеком-далеком путешествии, в которое однажды отправляются маги, перевалившие свой тысячелетний рубеж. Поговаривали, что эти корифеи отбывают вовсе не умирать, а путешествовать по иным мирам, считая, наконец, свою миссию на Арте выполненной, а обязательства, налагаемые сильнейшим Даром перед родным миром, исчерпанными. Вернувшихся оттуда можно было пересчитать по пальцам одной руки. А потому — никто и предположить не мог, что сильнейшая ведьма Арта обустроилась здесь, в скромном домике столицы Королевства, и что иногда к ней нет-нет, да и заявится старинный друг, которого она, не решившись когда-то взять с собой по обидной причине — преклонному возрасту, ха! — оставила на попечение бывшего ученика.
Одно тогда утешало ворона: это был лучший ученик лейди Дафны.
А когда через пять лет после ее отбытия тоскующее сердце Птица неожиданно и так привычно и сладко затрепетало, он вдруг понял: хозяйка вернулась! И ринулся в небо, паря над крышами, стараясь отыскать под какой же из них засияет знакомый маячок-огонек… С той поры прошло около года, и он уже привык и к маленькому домику, ничем не напоминавшему бывший хозяйкин замок, мрачноватый, но обжитой и по-своему уютный; и к светлому саду, в котором — вот чудачество-то! — вперемежку с клумбами красовались грядки с овощами и зеленью, и паслась бодливая коза, суровая и желтоглазая. Если хочешь быть неузнанной — смени не только имя, но и личность; вот именно, не личину, а личность. Натуру, так сказать. А с новой натурой, когда в нее вживешься, появятся и новые привычки, и соответствующие причуды… Пусть. Лишь бы его, Аллана, встречали каждый раз с улыбкой.