Завтра наступит, я знаю  - читать онлайн книгу. Автор: Вероника Горбачева cтр.№ 10

Что значит думать о весне,

Что значит в мартовские стужи,

Когда отчаянье берет,

Все ждать и ждать, как неуклюже

Зашевелится грузный лед.

А мы такие зимы знали,

Вжились в такие холода,

Что даже не было печали,

Но только гордость и беда.

И в крепкой, ледяной обиде,

Сухой пургой ослеплены,

Мы видели, уже не видя,

Глаза зеленые весны.

Я вообще люблю уезжать, потому что, не уехав из одного города, довольно затруднительно приехать в другой, а приезжать мне нравится больше всего на свете.

Макс Фрай, «Большая телега»

Время от времени Регину словно перемыкало. В очередной раз она пришла в себя уже в купе, протягивая билет, паспорт… да так и застыв на манер ледяной статуи. Увидела, как брезгливо поджала губы немолодая проводница, и вдруг ясно ощутила, как оно все выглядит со стороны. Ну, вылитая наркоманка в вагон ввалилась, да еще свежеобдолбанная, теперь жди неприятностей…

Спокойно, Регина, спокойно. Главное — показать, что ты нормальная.

— Простите, — едва выговорила, язык еле слушался. — Я… с похорон. Никак отойти не могу, наглоталась вот таблеток, чтобы успокоиться…

И вновь ей захотелось вознести хвалу всем богам, существующим и забытым, поскольку женщина в форменном кителе РЖД, заметно смягчившись, потянула, наконец, к себе ее билет и даже глянула, вроде бы, сочувственно.

— Бывает, — отозвалась скупо. — Ложитесь, отдыхайте, до Ельца никто не войдет. Да и в Ельце вряд ли сядут — не сезон. Вагон, считай, пустой.

— Чаю… можно? — спросила Регина. По сухому горлу словно наждаком прошлись. То ли она заболевала, то ли и впрямь домчалась до вокзала на своих двоих, наглотавшись на бегу морозного воздуха. Тоже ничего хорошего, чревато… К тому же, ее, кажется, начинало потряхивать.

— Принесу, как всех обойду, — отозвалась проводница. Глянула внимательно. — Если что — у меня в купе аптечка, вы подходите, не стесняйтесь.

Кивнув, Регина отодвинулась к окну. Откинувшись на мягкую стеновую панель, какое-то время бездумно провожала взглядом проплывавшие мимо пригородные садовые участки с пышными снеговыми шапками на деревьях, с кочками кустарников, с палочками штакетников; железнодорожный переезд с колонной дымящих горячими выхлопами легковушек, столбы, столбы, столбы… Постукивание колес успокаивало, помогало собраться с мыслями.

Спохватившись, она сбросила пальто, разулась, села, поджав ноги. Почти домашняя поза привнесла свою долю в обретение относительного спокойствия.

Что бы там ни произошло, возле подъезда Игорева дома…

«А ты уверена, что тебе не привиделось?» — тотчас спросила она у себя. И после некоторого колебания все же кивнула. Глюками Рина никогда не страдала. Наркотиков не принимала. От глотка… ну да, не более чем глотка Жанкиного коньяка в машине ее так капитально, до видений, развести не могло. Это непросыхающих алкашей разбирает с нескольких капель, да на вчерашние дрожжи, а Регина всегда, если можно так выразиться, дружила с алкоголем: он ее не брал, лишь согревал. Да и больше пресловутого глотка она себе никогда не позволяла, и в минуты великих горестей, и в редкие часы счастья.

К тому же, всю жизнь она была неисправимой реалисткой, даже не допускающей в своем присутствии пустопорожние разговоры о мистике, колдовстве, порчах, сглазах, приворотах… То ли сказывалось жесткое атеистическое воспитание, то ли вспоминалась печальная судьба Олега, так и закончившего дни в палате с мягкими стенами, вопящего что-то о Князе Тьмы, но ирреальному или эфемерно-волшебному в жизни Регины места не было. Говорят, в видениях и галлюцинациях чаще всего воплощаются затаившиеся страхи или навязчивые идеи; так вот, ни о чем подобном, чему совсем недавно оказалась свидетельницей, она не мыслила. Ни о себе, дьявольски красивой, чего невозможно было не заметить, хоть, вроде бы, каждая черточка лица лже-Регины не изменилась ни на йоту; ни о каких-то сверхвозможностях… А как еще назвать владение неким жезлом, высасывающим из людей жизненные соки? Откуда это все взялось? Откуда? И, наконец, самый идиотский вопрос: почему это случилось именно с ней?

Но как бы то ни было — она сбежала. И чувствительнейшая, как оголенный нерв, интуиция подсказывала, что удрала вовремя и не зря. Что крепкие ноги, натренированные на утренних пробежках, сослужили ей верную службу, унеся без раздумий подальше, не дожидаясь приказа от затуманенной головы. Впрочем, и голова… хм… похоже, работала, раз уж сообразила прикупить билет в направлении как можно дальше, да на ближайший поезд. Вот только память, чтоб ей, опять подвела.

Ничего. Она найдет какую-нибудь безопасную нору, отсидится в тишине и покое, приведет в порядок и себя, и мысли — и подумает, как жить дальше. Все наладится.

До Сочи ехать еще полтора суток. Так что можно обустраивать берлогу прямо сейчас. И залечь хорошенько в спячку, благо, проводница, кажется, дама адекватная, все поняла правильно, тревожить не станет. И хоть бы никто не подсел, хоть бы…

Хоть бы все это закончилось! И никогда, никогда больше…

Чаю она все-таки дождалась. Почти залпом залила в себя два стакана и как-то разом отмякла. Возможно, виной временному душевному покою оказались дивные мельхиоровые подстаканники, обжимающие граненые емкости с крепким горячим напитком? С детства Регина обожала ездить поездом, и подстаканники — непременный атрибут спокойной и, в своем роде, ритуальной вагонной трапезы — показались ей вдруг добрым знаком. Там, в детстве, все было хорошо. Правильно. Там остались папа и мама — добрые, заботливые, понимающие… А вот в ее двенадцать лет, все как-то разом поменялось. Сперва между родителями будто черная кошка пробежала. Потом… все, вроде бы, наладилось, но вот проложенная стервой-кошкой разделяющая борозда навсегда залегла, оказывается, между подрастающей Региной и любимыми и любящими ее людьми. Откуда-то в их обращении появилась жесткость. Властные нотки. Наставления. Команды. Поначалу девочка слушалась их по привычке, удивляясь переменам, потом… стала бояться. И хоть за все время до окончательного ухода из дому до нее и пальцем не дотронулись, ее до сих пор не оставляло ощущение, что не послушайся она хоть раз — случилось бы что-то страшное.

…Она потрясла головой, отгоняя тяжелые воспоминания. Стараясь вызвать прежнее чувство умиления, полюбовалась на подстаканники. Не слишком-то и помогло, но стало спокойнее. Нашла в себе силы отнести посуду проводнице, поблагодарить, заодно предупредила, что заляжет отдыхать — надолго!

…и нырнула, наконец, в еще не согретую собственным телом берлогу под чистейшими простынями, отдающими то ли легкой дезинфекцией, то ли просто специфическим запахом чистого белья…

Тело будто ждало именно этого мгновения: само свернулось калачиком, потяжелело; словно приняло на себя вес не одного, а целой дюжины верблюжьих одеял, казенных, плохо мнущихся, зато теплых. И сразу стало спокойно. И душа уже отлетала в покои сна…