Виолетта протерла инструменты и руки чем-то едко пахнущим, потом взяла какую-то металлическую штуковину и подержала ее меж ладоней.
— Врачи никогда не согревают инструменты, — сказала она. — Вот им бы засунуть холодную железяку.
Опий уже подействовал. Комната поплыла, тело налилось тяжестью.
— Ты это уже делала? — Собственный голос показался Эве далеким.
— Один раз, — буркнула Виолетта. — В начале года помогла Орели, младшей сестре Антуана. Она была проводником наших курьеров — местные вызывают меньше подозрений. Но вот однажды угодила в лапы солдатни, решившей позабавиться. Ей всего-то девятнадцать. Родные ее обратились ко мне, когда выяснилось, что подонки ее обрюхатили.
— Она это… перенесла? — Эва смотрела на металлическую штуковину в руке Виолетты.
— Да. И сразу вернулась к нашей работе. Отважная девочка, что и говорить.
Раз она сумела, я тоже смогу, — подумала Эва, однако вздрогнула, когда Виолетта раздвинула ей ноги.
— Приготовься.
Виолетта постаралась согреть крючок, но все равно возникло ощущение, будто Эву проткнули сосулькой. Потом ошпарило острой болью.
— Лежи спокойно, — последовал приказ, хоть Эва не шевельнулась.
Она чувствовала, как в ней копошатся, но, казалось, это происходит где-то очень далеко. Боль то накатывала, то отступала. Холодно. Эва закрыла глаза, желая, чтоб все это было не с ней. Лежи спокойно.
Вот, железяка ушла. Все закончилось? Или нет? Виолетта что-то говорила.
— …будет кровотечение. Ты не боишься крови?
— Я ничего не боюсь, — с трудом проговорила Эва — онемевшие губы не слушались.
Виолетта скупо улыбнулась:
— Да уж, спору нет. А при нашей первой встрече я подумала: через неделю она сбежит домой к мамочке.
— Больно… — Эва не узнала свой голос. — Болит…
— Понятное дело.
Виолетта вновь поднесла ей склянку с опием.
Горечь. Почему в Лилле все отдает горечью? Только у Рене сытная еда, восхитительное вино и сладкий горячий шоколад, а то, чем питаются они с Лили и Виолеттой, прогоркло и вонюче. В этом городе все наоборот: зло вкусное, а добро — будто желчь.
Виолетта убрала окровавленные салфетки, подложив свежие Эве под бедра и между ног.
— Ты молодец. Лежи тихонько.
Зазвонили колокола, приглашая на вечернюю службу. Кто-нибудь ходит в церковь? Кому тут помогут молитвы?
— С ее очарованьем черным, С кортежем дьявольских страстей, С отравой, слез ручьем позорным И стуком цепи и костей… — Эва поняла, что зачем-то цитирует Бодлера.
— Ты бредишь, — сказала Виолетта. — Постарайся лежать спокойно.
— Да, брежу. Я и так не шевелюсь, командирша ты чертова.
— Вот она, благодарность.
Виолетта укрыла Эву одеялом.
— Мне холодно.
— Я знаю.
И тут Эва разрыдалась. Не от горя или боли. От облегчения. Будущее вырвалось из хватки Рене Борделона, и слезы хлынули проливным дождем.
Утром стало полегче.
Виолетта подготовила список инструкций.
— Кровотечение может возобновиться. Держи под рукой побольше чистых тряпок. А это от боли. — Она вложила пузырек с опием в руку Эвы. — Я бы осталась и присмотрела за тобой, но сегодня должна вернуться в Рубе. Есть срочные донесения, которые надо переправить через границу.
— Понятно. (Работа есть работа.) Будь осторожна, Виолетта. Ты говорила, последний раз тебя обыскали с головы до ног.
— Если что, пойду другим маршрутом. — Виолетта никогда не выказывала страх, даже если боялась. В этом они с Эвой были похожи. А бояться стоило — немцы поняли, что в районе действует шпионская сеть, и ужесточили досмотр на пропускных пунктах. — Ты-то сумеешь отвертеться от барышника? Нужно время, чтоб все затянулось.
— Скажу, обильные месячные. У него это вызывает брезгливость.
Пожалуй, неделя покоя ей обеспечена. Виолетта поджала губы.
— А как ты собираешься избежать повторения?
Эва поежилась.
— Не знаю. Прежний способ не помог.
Не дай бог снова пройти через это. Ни за что на свете.
— Есть одна штука, но установить ее может только врач, и он, скорее всего, откажет незамужней женщине. Тогда так: в… — Виолетта беззвучно проартикулировала слово — …вставляй смоченный уксусом тампон. Гарантия не стопроцентная, но все же лучше, чем ничего.
Эва кивнула:
— Спасибо тебе.
Виолетта махнула рукой, отметая благодарность.
— Все, об этом больше ни слова. Тебе известно, как поступают с женщинами, которые на такое решаются. И с теми, кто им помогает.
— Могила.
Помолчали. Будь они друзьями, наверное, обнялись бы, а так — просто кивнули друг другу. Виолетта намотала шарф и пошла к двери. Наверное, они все же были друзьями, только в манере тех угрюмых мужчин, что не балаболят, но все понимают без слов.
— Удачи тебе, — сказала Эва.
Виолетта, не обернувшись, вскинула руку.
Позже Эва пожалела, что не обняла ее. Очень пожалела.
Она встала, чтобы запереть дверь. Тотчас закружилась голова. Свело живот. Она вернулась в холодную кровать и свернулась клубочком под тонким одеялом. Волнами накатывала тупая боль. Оставалось лишь терпеть и плакать. Слезы тоже набегали и откатывали, точно волны.
К вечеру кровотечение прекратилось, но жуткая слабость не исчезла. Эва послала в ресторан записку, извещая о сильной простуде. Рене, конечно, будет недоволен, однако делать нечего — она не сможет весь вечер таскать подносы. Эва старалась не шевелиться, и все равно ее прошибало потом. Наконец, собравшись с силами, она села в кровати и стала разбирать «люгер». Запах ружейного масла и ощущение холодного металла успокаивали. Собрав пистолет, Эва прицелилась в стенку, представив, как вгоняет пулю меж глаз Рене. На третий день «люгер» стал самым вычищенным оружием во Франции, а Эва, уверившись, что не умрет, вышла на работу. Она старалась не замечать Кристин, кипевшую яростью от того, что ненавистную напарницу не уволят даже за прогул трех смен. Эва деликатно извинилась перед Рене; она знала, что выглядит достаточно скверно, чтоб байка о простуде и обильных месячных показалась достоверной. Вечером наверх ее не позвали. Возблагодарив небо за эту маленькую милость, Эва поплелась домой. Она мечтала поскорее улечься в свою убогую постель, хоть там и не было пуховых подушек Рене.
Однако дома ее ждала гостья. Подтянув колени к груди, Лили сидела на полу в углу комнаты.
— Не обращай на меня внимания, — вяло отмахнулась она. — Я посижу тут, меня всю колотит.