Дю Маласси. Я запомнила имя.
— И что с ним стало? — спросила Эва.
— Скрылся в ночи. Под Рождество, в сорок четвертом. Понял, куда ветер дует. С тех пор его не видели. — Дама недобро усмехнулась. — А то бы вмиг болтался на фонарном столбе.
— За предательство?
— Предатель предателю рознь, мадам. В сорок третьем был один случай. Этот дю Маласси вытащил на улицу помощника повара, молодого парнишку, и обвинил его в воровстве. Устроил обыск на глазах у прохожих и жителей соседних домов, привлеченных шумом.
Я представила эту картину: ночной туман над рекой, удивленные зеваки, дрожащий паренек в поварском фартуке. Эва каменно молчала, слушая рассказ старухи.
— Дю Маласси обшарил его карманы, выгреб горсть серебра и пригрозил вызвать полицию. Мол, вора арестуют и отправят в лагерь. Не ведаю, мог ли он это устроить, но все знали, что он снюхался с фашистами. Парень бросился бежать. Дю Маласси достал пистолет, и мальчишка рухнул замертво, не сделав и десятка шагов.
— Вон как, — тихо сказала Эва.
Я поежилась.
— Уж так. Дю Маласси платком отер руки, морщась от вони пороховой гари. Потом велел метрдотелю связаться с властями и убрать труп. На парня даже не взглянул. Вот что за человек он был. Не только предатель. Убийца, хоть и красавчик.
— И немцы не подняли шум? — спросил Финн.
— Нет, насколько я знаю. Видимо, он нажал нужные кнопки, потому что никакого расследования не было, ресторан по-прежнему процветал. Дю Маласси прекрасно знал, что в городе полно желающих накинуть петлю ему на шею. Оттого-то и дал деру, когда стало ясно, что немцев разделают. — Старуха затянулась сигаретой и окинула нас подозрительным взглядом. — А почему вы интересуетесь? Он вам, часом, не родня?
— Дьявол ему родня, — злобно сказала Эва. Женщины обменялись кривыми ухмылками. — Спасибо за рассказ.
Эва отошла в сторону, и тогда я на своем корявом французском обратилась к старухе:
— Извините, пожалуйста, я ищу родственницу, которая могла работать в «Лете». — Заметив, что женщина нахмурилась, я торопливо добавила: — Нет, она не спелась с немцами. Возможно, вы ее видели. Девушка заметная — юная… блондинка… заливистый смех…
Я достала потрепанную фотографию, которую получила в сорок третьем: глядя через плечо, Роза улыбалась, точно Бетти Грейбл на знаменитом снимке в купальнике. Прежде чем старуха произнесла хоть слово, я поняла, что она узнала Розу.
— Да, девушка милая. Офицерье щипало ее за задницу, когда она разносила напитки. Только она не хлопала зенками, как другие потаскухи, нанятые в официантки. Опрокинет поднос с пивом на этакую скотину и на голубом глазу просит прощения за свою неловкость. Все это происходило на террасе, я сама видела.
Меня даже качнуло. Воспоминание постороннего человека. Роза обливает пивом немецких вояк. На нее это похоже. У меня защипало глаза.
— Когда последний раз вы ее видели? — Голос мой осип, и я только сейчас поняла, что Финн крепко держит меня за руку.
— Еще до закрытия ресторана. Наверное, она бросила эту работу. — Старуха опять сплюнула. — Приличным девушкам там не место.
Сердце мое упало. Я так надеялась услышать, что Роза жива и по-прежнему в Лиможе.
— Большое спасибо за помощь, мадам. — Я выдавила улыбку.
Однако идеи мои не иссякли.
У Эвы опять случился приступ. На сей раз она не вопила, меня разбудили глухие удары в стенку между нашими номерами. Я выглянула в коридор. Финна не видно. Я одна.
Поверх комбинации натянув джемпер, я подошла к номеру Эвы и прижалась ухом к двери. Удары, как будто чем-то колотят в стенку. Будем надеяться, не головой, — подумала я и поскреблась в дверь:
— Эва?
Удары.
— Уберите пистолет. Я вхожу.
Забившись в угол, Эва сидела на полу, но взгляд ее, направленный в потолок, был ясен. Она молчала и рукояткой пистолета методично долбила в стенку. Бух. Бух. Бух.
Я подбоченилась.
— Стучать обязательно?
— Так легче думается.
Бух. Бух.
— Сейчас ночь. Может, вместо размышлений лучше поспать?
— Я даже не пыталась. Кошмары караулят. Дождусь рассвета.
Бух. Бух.
— Тогда, если можно, стучите потише. — Я зевнула и развернулась к двери. Меня нагнал голос Эвы:
— Не уходи. Нужны твои руки.
Я глянула через плечо:
— Для чего?
— Ты умеешь разбирать пистолет?
— Нет, в колледже этому не обучают.
— Я думала, все американцы помешаны на оружии. Давай научу.
Через минуту я неумело разбирала «люгер», сидя по-турецки перед Эвой, которая называла его части:
— Ствол… щечка рукоятки… ударник…
— Зачем мне это? — спросила я и ойкнула, получив удар по пальцам, когда попыталась вставить затвор не той стороной.
— Разборка оружия всегда помогала мне думать. Сейчас мои руки на это не годятся, поэтому я одолжила твои. Достань масленку из моей сумки.
На холстине я разложила части пистолета.
— О чем вы думаете?
Глаза Эвы мерцали, но не от виски, хотя стакан с обычной порцией янтарной жидкости она пристроила на колено.
— О Рене дю Маласси. Вернее, о Рене Борделоне. О том, куда он делся.
— То есть вы полагаете, он жив.
А ведь прежде она это отрицала напрочь.
— Сейчас ему стукнуло семьдесят два, — проговорила Эва. — Да, я думаю, он жив.
Гримаса ненависти к нему и одновременно отвращения к себе исказила ее лицо. Редкий случай, когда Эва не смогла скрыть свои чувства. Она вдруг показалась такой хрупкой, что сердце мое сжалось от странного желания ее защитить.
— Почему вы решили, что дю Маласси и Борделон — одно и то же лицо? — осторожно спросила я.
Эва чуть усмехнулась.
— Огюст Пуле-Маласси — издатель, выпустивший «Цветы зла» Бодлера.
— Я уже начинаю ненавидеть этого поэта. Хотя не читала его вообще. (Мне это было ни к чему.)
— Тебе повезло, — проскрипела Эва. — А мне вот пришлось выслушать от корки до корки весь сборник в исполнении Рене.
Держа ствол «люгера» в одной руке и промасленную тряпицу — в другой, я помолчала, а затем спросила:
— Значит, вы с ним были…
Эва шевельнула бровью.
— Ты потрясена?
— Нет, я тоже не святая.
Я огладила живот. В последние дни Маленькая Неурядица вела себя лучше: она по-прежнему забирала мою энергию, но утренняя тошнота почти прекратилась, а главное, смолк противный голосок.