Собибор / Послесловие - читать онлайн книгу. Автор: Лев Симкин cтр.№ 25

Страница

Те, кто устроил Бабий Яр, тоже любили всякие уклончивые выражения: “окончательное решение”, “переселение на восток”. Но все понимали, о ком и о чем речь. Антисемитизм ведь был не одной из многих сторон нацизма, на нем строилась вся, буквально вся его политика. Даже когда блицкриг провалился, Гитлер не забывал о решении своей безумной задачи, отрывая силы от фронта: избавить планету от одного из населяющих ее народов казалось ему едва ли не более важным делом, чем выиграть войну.

На самом деле никаких особых мер по спасению оставшихся на оккупированной территории евреев не принималось, да и “положил” вождь не одних только русских (по крови) людей. На фронтах Великой Отечественной сражались 23 % всех советских евреев, тогда как по всем другим народам СССР, вместе взятым, эта цифра составляет 16 %. Почти каждый четвертый из числа военнослужащих-евреев воевал в авиации и на флоте, особенно много подводников. До генералов дослужились 305 евреев, полторы сотни получили звание Героев Советского Союза. И это при том, что евреев награждали весьма неохотно – пример Печерского, за свой подвиг не награжденного вовсе, перед нами. Да и не собирался Сталин никого спасать, в 1944 году он сам говорил “о некоторых необоснованных претензиях товарищей еврейского происхождения, которые думают, будто эта война ведется за спасение еврейского народа”.

Ну и чтобы не было недомолвок относительно любимой и широко тиражируемой мысли антисемитов – “без СССР евреи были бы уничтожены, а вы еще тявкаете на Сталина”. Это правда, без СССР евреи были бы уничтожены, но правда и то, что задачи их спасения никто и не думал ставить. Историком Геннадием Костырченко обнаружены документы, согласно которым в начале 1940 года немцы предложили СССР принять 1,8 миллиона польских евреев и 300–400 тысяч евреев из рейха, но советское правительство отказало, дескать, советско-германское соглашение этого не предусматривает. В ходе войны не было специальных операций по освобождению лагерей смерти, как и бомбежек дымящих там крематориев, не было приказов подпольщикам и партизанским отрядам о помощи евреям, и те, в свою очередь, никогда не призывали окрестное население хоть как-то способствовать спасению евреев. Об этом не было ни слова и в листовках, разбрасываемых с самолетов. Всего этого не могли не заметить жители оккупированных территорий – советский опыт приучил их с полуслова понимать замыслы и настроения советской власти и родной партии.

Правда, узники Собибора, европейские евреи, никак их не чувствовали и вполне могли подхватить “За Сталина, ура!” (если такой выкрик Печерского имел место). “Сталин был тогда нашим богом, – вспоминал один из выживших Кальмен Веврык, – каждый еврей видел в Сталине своего спасителя”.

“Растрачивая их жизни, как разбрасывают рис на свадьбе, мы… научили их воевать. Варшава, Треблинка, Собибор, Белосток – доказательство, что все в порядке, что евреи усвоили урок, что они тоже превращаются в воинов, тоже становятся убийцами, тоже проявляют жестокость”, – это цитата из романа Джонатана Лителла “Благоволительницы”, написанного от лица эсэсовского офицера. Жестокость ли? Можно ли вообще говорить о жестокости применительно к жертвам или даже, как иной раз делают нынче, ругать евреев за жестокость, будто бы проявленную ими по отношению к немцам?

“Клич “Убей немца!” стал в России выражением всех десяти заповедей, слитых в одну”, – пишет британский журналист Александр Верт в книге “Россия в войне. 1941–1945”. Этот клич первым произнес вслух Илья Эренбург. “Мы поняли: немцы не люди, – говорится в его статье с говорящим названием “Убей!” – Отныне слово “немец” для нас самое страшное проклятье. Отныне слово “немец” разряжает ружье. Не будем говорить. Не будем возмущаться. Будем убивать. Если ты не убил за день хотя бы одного немца, твой день пропал. Если ты думаешь, что за тебя немца убьет твой сосед, ты не понял угрозы. Если ты не убьешь немца, немец убьет тебя”. Что ж, из сегодняшнего дня сказанное кажется и вправду жестоким. Если не учитывать время написания статьи, опубликованной в разгар летнего наступления немецких войск на Сталинград. “Я помню, как нужны нам были статьи Эренбурга, ненависть была нашим подспорьем, а иначе чем было еще выстоять”, – сказал писатель-фронтовик Даниил Гранин. Сказал много лет спустя, услышав от собеседницы, значительно моложе: “Как не стыдно перед немцами. Так обзывать народ, нацию”.

Константин Симонов за один летний день 1942 года написал стихотворение с похожим названием “Убей его!” (правда, после войны оно стало называться по первым строкам – “Если дорог тебе твой дом”).

Разумеется, Печерскому в 1943 году ни одно из этих произведений не могло быть известно, но в них выражены и его чувства. И его, и других героев. “Храни это письмо на память, если я погибну, – писал брату знаменитый разведчик Николай Кузнецов 25 июля 1942 года, – и помни, что мстить – это наш лозунг за пролитые моря крови невинных детей и стариков. Месть фашистским людоедам! Беспощадная месть!”

Надеюсь, я не слишком утомил читателя цитатами, приведенными с той лишь целью, чтобы хоть немного приблизиться к пониманию чувств, владевших Александром Печерским. Правда, вместо слова “месть” лучше употребить другое, – “возмездие”, оно всегда ответ на очевидное зло, тогда как месть бывает иррациональной. Сам Печерский использует слово “месть” в овручской рукописи, заканчивающейся словами: “Саша поднял кулак в сторону лагеря и крикнул: “Ничего, Франц (так он называл Френцеля. – Л.С.), ты ушел от нас сейчас, но мы еще вернемся, мы предъявляем счет тебе и твоей озверелой банде! Это будет кровавый счет”. Теперь для него начиналась новая жизнь, наполненная местью за свой народ и свою родину”.

На десяти гектарах польской земли, где был расположен Собиборский лагерь уничтожения, ветер позванивает ржавой колючей проволокой.

Страница