Евпатий Коловрат. Последний герой Древней Руси - читать онлайн книгу. Автор: Александр Музафаров cтр.№ 46

Юридически концепция превращения СССР во всемирное коммунистическое государство закреплялась в принятой в 1936 году новой Конституции. В этом документе по-прежнему отсутствовали какие-либо отсылки к историческому прошлому России, а ряд норм закреплял подчеркнуто интернациональный характер советского государства. Так, статья 40 постановляла, что законы, принятые союзным парламентом, публикуются на языках союзных республик, а статья 110 предписывала проведение судопроизводства на национальном языке союзной или автономной республики.

Фактически Конституция носила универсальный характер и допускала включение в состав СССР любого социалистического государства. Таким образом, Конституция была обращена не только к населению СССР, но и к населению других стран, будущих возможных участников Советского Союза. Авторы документа стремились сделать его как можно более привлекательным для граждан любого государства. Именно это послужило одной из причин сочетания столь широкого набора политических, гражданских и социальных прав, которых не содержала тогда ни одна конституция в мире. Сталин совершенно не лукавил, называя свое детище «самой демократической конституцией в мире». Конституция 1936 года представляла собой своего рода заявку на кодекс новой, социалистической эры, мощный идеологический и законодательный аргумент в арсенале строителей мировой коммунии.

Одним из важнейших направлений внутренней политики советских властей было интенсивное строительство национальных протогосударств, одновременно с созданием населяющих их наций. Одним из наиболее проблемных в этом отношении регионов была Средняя Азия. Во-первых, новые республики здесь основывались не на базе исторически сложившихся государств, вроде Хивы или Бухары, а получали границы, прочерченные буквально по линейке. Но главная проблема была в другом — в самосознании местного населения и его отношении к русским. Традиционная элита среднеазиатских народов была истреблена в революцию, а те, кто уцелел, оказались в эмиграции. Низкий культурный и образовательный уровень не позволял укомплектовать местными национальными кадрами даже политические посты в новообразованных государствах, не говоря уже о руководстве экономикой, инфраструктурой и т. д. Управление этими сферами, как правило, оставалось за русскими специалистами. По планам большевиков постепенно их должны были заменить местные кадры, но их подготовка требовала большого времени, а качество оставляло желать лучшего ^[162]. Ключевая роль русских специалистов и русского населения среднеазиатских республик, а также память о русской колониальной администрации привели к тому, что у местных народов складывалось уважительное и даже почтительное отношение к русским и негативное отношение к набранной из национальных кадров местной элите. Свою роль также играло и то, что до революции русские власти уважительно относились к местным обычаям и порядкам, отменяя лишь самые дикие из них (пытки, кровную месть и т. д.), предпочитая просвещать и увлекать примером, чем навязывать. Советская власть радикально и грубо вторгалась в образ жизни и даже быт людей, запрещалось многоженство, запрещалось ношение традиционной женской одежды — паранджи, закрывались и разрушались мечети.

В целом местное население гораздо охотнее считало бы себя подданными русского царя, чем гражданами социалистических республик — чуждых и непонятных. Для преодоления этого отношения советские идеологи стимулировали местное национальное самосознание, в том числе и за счет постановки местных жителей в привилегированное положение по отношению к русским. Закрытые директивы обязывали местные правоохранительные и судебные органы в случае конфликта между русским и местным населением отдавать предпочтение последнему. Партийные и комсомольские организации должны были неустанно бороться «с проявлениями великорусского шовинизма», то есть попытками русских защищать свои права. В высших и профессиональных учебных заведениях вводились национальные квоты, призванные обеспечить места для национальных кадров, вне зависимости от уровня подготовки. Одним из ключевых моментов было формирование у образующейся национальной интеллигенции высокого уровня национального самосознания вплоть до национального шовинизма. Здесь важную роль играло преподавание истории, и романы Василия Яна показались советским идеологам весьма полезными для этой миссии.

Рассмотрим первые два романа из цикла «Нашествие монголов» с точки зрения описания межнациональных отношений. В первом приближении мы видим три крупные этические группы — жители Средней Азии, монголы и русские. Наиболее подробно описаны первая группа, причем автор описывал хорошо знакомые ему реалии среднеазиатской жизни начала XX века, придерживаясь распространенного в то время мнения о «застывшей в прошлом» Азии, в которой ничего не меняется столетиями. Именно к этой группе принадлежит большая часть героев романа «Чингисхан» и около трети героев «Батыя», причем в большинстве случаев — это положительные герои. Характеры, бытовые реалии описаны наиболее подробно, поэтому герои выглядят живыми людьми, которым хочется сопереживать и сочувствовать.

В описании монголов автор не мог опереться на собственные впечатления, поэтому бытовым подробностям уделил куда меньше внимания. Зато личности завоевателей и в особенности их вождей выписаны ярко и образно. Чингисхан предстает не просто завоевателем, но создателем и выразителем некоей всемирной идеи. Он ведет войны не столько ради добычи, сколько ради воплощения концепции всемирной империи. Здесь автор книги не мог быть знаком с концепцией Г. В. Вернадского о наличии у монголов «всемирной имперской идеи», но самостоятельно пришел к почти такому же выводу. «На небе одно солнце, на земле — один владыка, монгольский каган. Все должны ему поклониться и целовать перед ним землю», — говорит один из главных героев «Батыя».

В монгольских героях можно увидеть черты ницшеанского «сверхчеловека». Они бесстрашны, умны, способны переносить лишения и полностью контролируют свои эмоции. Читатель видит не звериную жестокость, а расчетливую. Каждый из монголов способен испытывать человеческие чувства, но очень жестко ограничен круг тех, на кого эти чувства распространяются. Чингисхан и его полководцы наделены своеобразным чувством справедливости и даже благородства. Они способны оценить мужество врага и распознать лицемерного труса. Но и эти чувства жестко подчинены разуму и проявляются лишь тогда, когда разумно и целесообразно их проявить.

Чтобы понять место монголов в романах Яна, надо вспомнить о том, что в 20-х годах в эмигрантской и европейской литературе было очень распространено представление о правлении большевиков как о новом иге, о большевистском руководстве — как о «коллективном Чингисхане». В Европе этот мотив дожил вплоть до Второй мировой войны, когда германская пропаганда вовсю вещала о монголо-большевиках, призывая спасти цивилизацию от нашествия новых варваров.

Отношение большевиков к этому сравнению было двойственным: с одной стороны, разоблачение мифа о советском варварстве было одним из любимых занятий советской пропагандистской машины, с другой — сравнение с «потрясателем вселенной» даже импонировало советским вождям. «Да, скифы мы, да, азиаты мы, с раскосыми и жадными очами» — эти строки были написаны в Советской России. Именно при содействии советской разведки возникает такое идеологическое течение, как евразийство, оправдывающее монголов и видящее в революции лишь возвращение России к свойственным ей евразийским началам, не совместимым с европейской цивилизацией.