Покой - читать онлайн книгу. Автор: Ахмед Хамди Танпынар cтр.№ 39

Мюмтаз произнес:

— Какой прекрасный вечер!

Молодая женщина, не желая, чтобы ее растерянность стала заметна, отозвалась:

— Такое уж время года.

— Но это не мешает нам восхищаться…

Ему хотелось сказать: «Ты красивая, и твоя красота от молодости. Но я все равно сражен». Была ли Нуран по-настоящему красива? Ему захотелось рассмотреть ее отстраненно, не поддаваясь опьянению. Нет, возразить было нечего. Хотя, по правде, он ничего не увидел, потому что был ослеплен. Точнее, его восхищение отражалось в ней как в зеркале. И он видел в этом волшебном зеркале свою душу, а еще — медленно пробуждавшееся желание.

Нуран поняла, что этот ответ относился непосредственно к ней самой и что смутный призыв, уже давно звучавший из неизведанных краев, сейчас зазвучал ясно.

— Я ведь этого не сказала, — заметила она. — Я хотела сказать, что теперь нас ждет много таких красивых вечеров, — произнеся эти слова, она рассердилась на себя за то, что в них был двойной смысл, и за то, что сказала это сознательно.

До парохода в европейскую часть было много времени. Они стояли перед книжным магазином «У Кемаля». Нуран купила две газеты и роман. Мюмтаз смотрел, как она открывает сумку и достает деньги. Эти ее обыденные движения казались ему чем-то необыкновенным. Все изменило вид: изменился мост через Босфор, изменился книжный магазин, изменился процесс того, что называлось покупкой книги и чтением. Он словно оказался в сказочном мире, в мире, где ожившие линии и яркие краски воскресили все вокруг, придали всему смысл в постоянно меняющемся мире, малейшее движение которого пускало побеги в бесконечность, словно лучи света, пронизывающие величавые просторы воды, и смысл этот был достоен милосердия Милостивого. Книготорговец протянул сдачу.

Затем они зашагали к пристани, откуда отправлялись пароходы в европейскую часть, он шел рядом с ней и нес ее покупки, словно собственный подарок. Он шел вместе с ней. С женщиной, которую он еще вчера вечером мельком увидел на пароходе, затем случайно познакомился, а теперь он приплыл вместе с ней в Стамбул и собирался на другом пароходе пересечь с ней Босфор. Все это казалось ему невероятным. Пусть такое повторяется каждый день, пусть сотни тысяч людей уже испытали такие чувства в жизни один или сотни раз; это ничего не значило. Он знал, что любить, быть счастливым, знакомиться, прежде чем полюбишь, забывать после того, как разлюбишь, и даже становиться врагами — все это было обычным течением жизни. И плавание по морю тоже было обычным делом; и сон был обычным. Как все, как у всех. То, что опыт не был нов и он не был первым, не умаляло его воодушевления. Ведь лично у него все происходило впервые; и, поскольку его тело и душа впервые реагировали сообразно, это единение и согласие дарили ему счастье. Потому для него все было новым. Думала ли она о том же; была ли и она счастлива? Желала ли она? Или всего лишь терпела его присутствие? Страх и подозрения мгновенно сделали Мюмтаза несчастным. Почему они молчат? Вопросы, возникавшие один за другим, мешали ему спокойно идти своим путем, и он напоминал себе человека, наткнувшегося в темноте на растянутую веревку. Ах, ну почему она молчит, пусть же скажет, наконец, хоть что-то!

Но Нуран была не в состоянии что-либо сказать. Она в жизни не бывала на перепутье, не бывала свободной, как Мюмтаз. Она видела жизнь, она была женщиной, которую бросил муж. Она лишь подозревала, что в толпе на нее устремлены сотни глаз. «Ушел бы он, — думала она, — пусть бы оставил меня и ушел… Все происходит слишком быстро, мне нужно побыть одной. За кого он меня принимает, за одну из своих подружек?»

«Я — женщина, которая устроила свою жизнь, а потом увидела, как все рухнуло. У меня есть дочь. Любовь для меня не нова. Ведь у меня давно уже был опыт…» Там, где ему предстояло обрести множество удовольствий, ей предстояло испытать лишь страдания…

«Мне придется пройти по пути, по которому я уже проходила. Разве можно представить страдание больше, чем это? Почему мужчины такие эгоисты? Почему они считают нас такими же свободными, как себя?» Эти туфли нужно обязательно переодеть. Каблуки у туфель были такие грубые, что она напоминала себе своих старых преподавательниц из колледжа. В таких туфлях можно было только читать лекцию по женскому праву. Правда, конечно, дело не в туфлях… «Ясно, что лекцию читать будут не туфли… Как можно считать меня в них красивой и изящной?!»

«Вчера утром у той девушки губы алели, как цветок граната, он ведь все время поглядывал на нее. Даже я видела со своего места зов этих губ, и это раздражало меня. Но он стоял и смотрел все же на меня. Как странно он тянет голову. Каким некрасивым он становится, когда вытягивает шею…» Ей хотелось сказать ему сейчас: «Давайте, уходите уже, расстанемся здесь… Зачем эта бессмысленная настойчивость?» Но она никак не могла произнести этих слов. Она знала, что огорчит его до смерти. Между тем огорчать его ей не хотелось. Она готова была даже, обняв, приняться утешать его посреди улицы, если бы только она могла его утешить, если бы только у нее была такая возможность, то она непременно воспользовалась бы ею — ради собственного удовольствия. Ведь быть жестокой — тоже удовольствие. Она чувствовала сейчас это всем своим существом, словно жестокость была ее потребностью. Пусть бы это длилось мгновение, всего лишь короткое мгновение. Ведь больше она бы не вынесла; больше ей бы и не захотелось. Жалость была частью ее натуры. Ради него нужно было попробовать в самой себе все: и счастье, и муки. Нуран собиралась заставить его испробовать все; так как она это сознавала, она казалась себе сильной, очень сильной. Поэтому она улыбалась, и ее изящная улыбка напоминала острие ножа. Но страх в ней не смолкал. «Если нас с ним увидят, кто знает, что скажут? Так заметно, что он моложе меня… Решат, что я бросила Фахира ради него. А я Фахира не бросала… Он меня бросил». Ах, вот бы он ушел и оставил ее в покое…

А босфорский пароход заполнила уже совершенно иная публика. Прибрежные босфорские районы не были похожими на Острова, которые за короткое время, едва ли не за один сезон, почти внезапно превратились в дорогую роскошную виллу с цветочными клумбами в саду и с широкой асфальтовой дорогой, каждую деталь которой устроили деньги в период упадка самого Стамбула. Изначально они жили вместе со Стамбулом, богатели, когда богател он, беднели, когда и он терял свои рынки и базары, но потом их пристрастия сменились, и они ушли в себя, сохранив, насколько можно, устаревшую моду, короче говоря, они превратились в место, в котором сложилась собственная цивилизация.

Мюмтазу казалось, что, когда едешь на Острова, теряешь самого себя. Острова были местом сборища «идеальных» людей; там можно было почувствовать тоску о том, что на самом деле нам совершенно не нужно, что по меньшей мере отдаляет нас от самих себя и, совершая это, заставляет оставаться поверхностным. А на Босфоре абсолютно все призывало вернуться к самому себе, заставляло опуститься в глубины собственной души. Потому что вещи, смешивавшиеся здесь, прекрасный вид, архитектура, насколько она сумела сохраниться, — все было родным, османским. Все это было создано вместе с нами, все появилось вместе с нами. То была окраина с крохотными мечетями при маленьких деревеньках, карликовые минареты и вымазанные известкой заборы которых были свойственны и некоторым районам Стамбула; иногда к этой картине добавлялись обширные кладбища, простиравшиеся от края до края горизонта; иногда виднелась старая чешма с надписью, по-прежнему дарившая прохладу одним своим видом, хотя раковина была разбита вместе с краном, из которого давно не текла вода; то была окраина, где царили огромные прибрежные виллы-ялы, деревянные дервишеские обители-текке, во дворах которых ныне паслись козы; то был край стоявших на берегу кофеен, куда доносились из лавок возгласы подмастерьев, как отголосок стамбульского мира, переживавшего мистическую жизнь Рамазана; край площадей, наполненных воспоминаниями о старинных схватках под звуки зурны и давула ^[61] борцов-пехлеванов, одетых не то в национальную, не то в праздничную одежду; край больших платанов; край облачных вечеров; край рассветов, где, отражаясь в призрачных зеркалах, плавают в перламутровых снах девы зари с факелами в руках; край таинственного эха, тихий голос которого похож на голос друга.