— Знаю, — сказал Мевлют. — Я когда-то видел вашу старую фотографию в облачении мевлеви. Вас фотографировали тайком от отца.
Он следил за тем, чтобы не произнести имя Иджляль. В этом крылась какая-то трусость. Но ему не хотелось упоминать рядом с ней имя другой женщины.
— Конечно, видели, у Иджляль… — догадалась Нуран. Господи, от этой девчонки ничего скрыть нельзя. Те, кто с ней знаком, будто бы живут в стеклянном доме.
Мюмтаз смутился:
— Но фотографию мне показала не она. И я сам понял, что это были вы.
Молодая женщина не ожидала, что воспоминания вернут ее в такое далекое прошлое. Ей виделся отец с неем в руках на седире в большой прихожей. Он словно манил ее: «Иди, садись рядом!»
Все детство она провела при звуках нея, словно птица в клетке. Мир, который для других был соткан из иных ощущений, для нее был создан, казалось, только из звуков и музыки. Все сущее в ее мире было полностью нереальным, воображаемым, словно отблески мутного света из переливающегося круга хрустальной люстры, который, кажется, создает новый мир в той же прихожей.
— Когда эту фотографию сделали, отец был еще жив. Но мы жили не на Босфоре. Мы жили в Либаде
[65]. Вы хорошо знаете район у Чамлыджи?
Но у Мюмтаза из головы никак не шла фотография:
— Тот ваш портрет был очень необычным; вы были как на старинной миниатюре. Лицо у вас было как у юноши, какой обычно на миниатюрах протягивает Алишеру Навои
[66] бокал с вином, хотя одежда, конечно, была более современной, — улыбнулся он. — Где вы переняли такую позу?
— Я же сказала, это семейное наследство, доставшееся мне от прадедов. Я с этим родилась.
Вскоре произошло третье важное событие того дня. Они вместе вышли в Кандилли
[67]. Вместе они прошагали по деревянному настилу пристани, будто всегда именно так, вдвоем, и ходили, на выходе Мюмтаз отдал оба их билета контролеру, и тот без всякой заминки принял их. Они вместе прошли по площади перед пристанью. Вместе стали подниматься вверх по улице. Они шли, не замечая никого. В какой-то момент молодая женщина споткнулась о камень и совершенно естественно взяла Мюмтаза под руку. Они свернули налево, на какую-то маленькую улицу. Затем поднялись вверх по другой маленькой улице. На углу третьей по счету маленькой улицы молодая женщина остановилась:
— Это наш сад. Пора прощаться. Дом с другой стороны, вы дальше не ходите.
Над их головами уличный фонарь так освещал большой платан, что казалось, будто дерево светится изнутри. И под этим светом, который лился из каждого листа, в ароматах весны, под аккомпанемент журчания воды квартальной чешмы и кваканья лягушек в канаве, они разошлись по сторонам. Мюмтаз жалел, что не спросил, встретятся ли они еще раз. Он боялся больше не увидеть ее. Этот страх не отпускал его, пока он, немного грустный, возвращался той же дорогой, которой они шли; но грусть его была светла и полна всем тем, чем одарило его притяжение к молодой женщине, а сердце его было теперь открыто совершенно новой для него дружбе.
V
Несколько дней спустя Нуран увидела, как к ним в дом с улыбкой входит Иджляль. Та повстречала Мюмтаза на пристани, они посидели, выпили кофе. А потом Мюмтаз проводил ее до половины пути.
Даже входя в дом, она продолжала смеяться над его веселым рассказом. То была история о собаке, Мюмтаз ее выдумал на ходу.
Уже пять дней молодой человек не покидал улицы Кандилли, уговаривая: «Вот сегодня точно где-нибудь ее встречу». Если бы он не сомневался, что хочет этого, то напрямую спросил бы о ней Иджляль или бы с помощью Ихсана отправился повидать Тевфик-бея. Но так как он не хотел делиться своими чувствами с кем-то посторонним, он в результате предпочел молчаливую осаду берега. Сезон парусов еще не наступил. Правда, лодки на Босфоре — не вопрос сезона. Они естественное свойство Босфора, выход из любой ситуации, средство на все случаи, и спорт, и развлечение, которое по вкусу каждому. Тот, кто никогда бы не удивился, почему житель, например, Нью-Йорка не рождается в «форде» или в автомобиле какой-то другой марки, мог бы удивиться, почему дети, родившиеся на Босфоре, не появляются на свет в лодках. Поэтому никто не был удивлен тем, что Мюмтаза видели в лодке, а лодку — у пристани Кандилли. Едва проснувшись, он тут же прыгал в лодку, ставил парус, а когда надо было, и мотор, подплывал к пристани и принимался коротать там время: пытался ловить рыбу, читал в кофейне книгу, беседовал с пожилыми садовниками и старожилами квартала, а когда становилось совершенно невыносимо и когда в море занятия найти уже было невозможно, он поднимался по улицам вверх и принимался бродить по окрестным холмам, обходя дом Нуран со всех сторон, под резким весенним босфорским ветром, среди полевых цветов и трав.
На пятый день его терпение было вознаграждено. На пароходе в Кандилли приплыла Иджляль. Он так обрадовался случайной встрече с ней, что с трудом держал себя в руках. Он столкнулся с девушкой на пристани. Иджляль тоже не ожидала его здесь встретить. Мюмтаз соврал, что ждет одного своего друга, а тот до сих пор не пришел.
Нуран совершенно не ожидала, что Мюмтаз способен на такую предприимчивость. Выслушав рассказ Иджляль, она улыбнулась:
— Почему ты его не привела?
— Признаться, мне не пришло в голову, я не решилась. Не спросив тебя.
— Мы с ним уже познакомились.
— На пароходе, который шел на острова? Я знаю, вы плыли вместе с Адиле-ханым. Она тебе привет передает… Сказала, если хотите, приезжайте как-нибудь после обеда, погуляем.
Когда они спустились к пристани, Мюмтаз сидел в лодке и то и дело с ленцой подгребал одним веслом. Он встретил их со смехом:
— Я так и думал, что вы пожалуете.
Нуран заметила, что он осунулся и загорел на солнце. Когда девушки сели в лодку, он перебрался на корму.
— А что, мы разве не будем ставить парус?
Нуран и Иджляль нравилось плавать под парусом: то легкое чувство опасности, которое появляется, когда лодку начинает мотать по волнам, слегка пьянило их. Волны, качавшие лодку на глубине между двух берегов, крен то вправо, то влево, напоминавший танец с хорошим кавалером, скольжение в бликах света и брызгах воды. Но Мюмтаз уверил их, что парус ставить еще не время. На самом деле, необходимо было еще многое прихватить с собой, чтобы насладиться этой прогулкой. А девушки были одеты явно не для нее. Мюмтаз боялся, что они попортят свои платья.