Покой - читать онлайн книгу. Автор: Ахмед Хамди Танпынар cтр.№ 38

— Иджляль как писатель-реалист — не говорит ни о чем, кроме повседневных проблем.

Изумлению Мюмтаза не было конца.

— Значит, Тевфик-бей — ваш дядя? Но тогда Талат-бей — ваш прадедушка?

— Да, Талат-бей — мой прадедушка по матери.

— А ведь я даже один раз слышал игру Тевфик-бея. Он играл нам «Махур Бесте». Вы любите «Махур Бесте»?

— Очень… очень люблю. Но знаете, в нашем доме эта мелодия считается несчастливой.

Мюмтаз серьезно посмотрел в глаза молодой женщины:

— Вы верите в такие вещи?

— Нет, то есть я не задумывалась. Конечно же, я, как все, смутно боюсь многих вещей. Но «Махур Бесте» воздействует на меня по-другому. Меня пугает ошибка, которую совершила моя бабушка. В нашей семье многие мучили окружающих из-за своих страстей. Меня с детских лет сравнивали с бабушкой; поэтому я много о ней думала, и, наверное, поэтому мне всегда хотелось жить разумом, а не чувствами. Однако, видимо, не судьба, что поделаешь? Моя дочь все равно родилась несчастливой.

— А Бехчет-бей тоже ваш родственник?

— Нет, только по мужу… Но он тоже был очень несчастен. У меня есть фотография Атийе-ханым! Это так необычно. Давайте не будем об этом говорить.

— Ихсан очень любит «Махур Бесте». Он научился у Тевфик-бея. Знаете, ваш дедушка написал великое произведение.

— Он хотел написать мелодию для дервишеских радений, а получилась эта мелодия «Бесте». — Она зажмурилась.

Мюмтаз смотрел на море пепельного цвета, на небо, по которому плыли почти одноцветные, прозрачные, как тюль, облака. А затем взглянул на молодую женщину, которая напоминала ему маленькие розовые побеги, дрожавшие в ветреную погоду у них в саду от собственной хрупкости. Внезапно из этой пепельной пустоты появился луч, который, словно благая весть о радостях жизни, незнакомых им обоим, осветил их лица. Побродив некоторое время, будто играя, по лицу молодой женщины, по ее рукам, луч пропал.

— Кажется, вы сегодня ночью совсем не спали.

— Нет, не спала. Фатьма прохныкала до утра.

— Как же вы ее оставили?

— Моя тетка настояла. Сказала, что, когда я уеду, девочка успокоится. Пришлось согласиться. Когда я рядом, Фатьма слишком капризничает.

— Вы сегодня очень грустны. Если бы я был на вашем месте…

— Если бы вы были… Но вы ведь не женщина, правда?

— Да, то есть… Если вы не сочтете за большую грубость… — ему и в самом деле хотелось разделить грусть с Нуран; он чувствовал себя очень неловко, и ему было грустно, что он не может этого сделать. Но именно его печальный вид заставил Нуран рассмеяться. Они сдружились. И эта дружба с первой минуты напоминала путешествие, к которому готовились много лет — настолько их внутренние миры были близки друг другу.

— Вы странный человек. Вы всегда ведете себя как ребенок или просто притворяетесь? — Про себя она подумала: «Может, правда, он полный дурак…»

Мюмтаз не ответил; только улыбнулся. Через некоторое время он спросил:

— Вы мне как-нибудь споете «Махур Бесте»? Я знаю, что у вас красивый голос. — Из головы у него не шли странные гнетущие мысли о «Махур Бесте», о любви, о смерти.

Нуран согласилась:

— Хорошо. Как-нибудь спою. — А потом добавила: — Вы знаете, у меня такое чувство, будто мы с вами давно знакомы. У нас так много общих друзей.

Мюмтаз ответил:

— Мне тоже так кажется. Настолько, что если мы однажды станем близкими друзьями, то мне будет ясно, что путь нашей дружбы предначертан задолго до нашего знакомства.

Потом они заговорили о чем-то другом. Ее улыбка пленяла Мюмтаза. Ему хотелось долго смаковать это чудо. Он принялся рассказывать ей разные забавные истории. В какой-то момент он заметил, что все время использует репертуар Ихсана. «Значит, я все еще поверхностен… Еще не нашел себя…» Он не знал, что на самом деле стоит на высоком пороге нового этапа своей жизни.

В этой зрелой, изящной, прекрасной женщине было нечто столь чарующее и при этом очень светлое, словно сад, где царит солнце, что ему открылось все, чего он прежде в себе не знал и не замечал; оказалось, все это было занято прежде чем-то неважным и, наполнившись с ее появлением, зрело, чтобы излиться. Каждая мысль менялась, словно от прохлады отрезвляющего пробуждения, а маленькие таинственные волны, набегавшие из глубин его существа, напевали забытые песни жизни. Эта беззвучная музыка звучала в них обоих, поднимаясь в каждом из них из глубины души на поверхность, к лицу, и Нуран, волнуясь, чтобы не обнаружить своих чувств, выглядела печальнее, чем была; Мюмтаз — напротив, пытался в волнении скрыть свою природную стыдливость и выглядел чрезмерно смелым и беззаботным.

Любовный опыт, имевшийся у Мюмтаза до этой встречи, не заходил дальше нескольких пустых приключений и нескольких дружеских связей, свидетельствовавших, скорее, о его стремлении отдаться на милость всем ветрам. Все эти связи представляли собой различные поверхностные проявления не столько того, что входит в жизнь мужчины с появлением женщины, сколько его собственной скуки и мелких желаний, иными словами, то была цепочка небольших интрижек и незначительных увлечений. Можно сказать, что он еще не ощущал подобных потребностей и никогда не мечтал ни о чем подобном. Отношения с женщиной представлялись ему в виде дружбы с Маджиде, в виде нежности со стороны тетки, в виде того, чего он лишился со смертью матери прежде, чем оказался в доме Ихсана, и в виде того, что было обретено благодаря и тому и другому.

А сейчас он смотрел на красоту Нуран другими глазами — она казалась ему выше всех этих интрижек, желаний, страстей и привычек, ему казалось невозможным провести жизнь рядом с такой необыкновенно красивой женщиной. Он смотрел на ее лицо и руки с дерзостью, которую вселяло в него отсутствие надежды и которую он никак не мог назвать. Нуран пыталась избежать его дерзких взглядов. От каждого его взгляда она чувствовала себя неловко, будто ее застали неодетой, и пыталась скрыться под воображаемым панцирем, а чтобы спрятаться от этого мужчины, сидевшего перед ней, то и дело открывала сумку и пудрилась. Короче говоря, оба чувствовали, что они созданы друг для друга, и сердца их вели беседу друг с другом.

Просторы Ускюдара под воздействием лодоса превратились в прекрасный сад, устроенный вечером прямо на воде. Казалось, будто море под гладью волн от Девичьей башни до самой шири Мраморного моря было выложено чеканными медными табличками, усыпанными сиявшими драгоценными камнями. Иногда эти медные таблички, казалось, плавали на поверхности, составляя плоты из драгоценных камней, а иногда, как на примитивных картинах, вздымались большими алыми волнами, наполненными стремлением единения со Всевышним, томясь по свету, подобному Господней славе, мерцавшему из морских глубин.

То был момент, когда жаркие краски использовали любую возможность, чтобы подарить зрению наслаждение разной степени — от простого удовольствия до вознесения духа.