Купец и русалка  - читать онлайн книгу. Автор: Ирина Муравьева cтр.№ 21

С этой минуты начались мытарства Капитолины. Клеопатрой она стала не сразу, жила поначалу под именем Капы в семействе Сосновых. Пафнутий Степаныч Соснов держал лесной склад и еще приторговывал сибирской пушниной. Жена помогала ему, все расчеты лежали на ней плюс хозяйство, плюс дом. Когда своих деток – двенадцать голов, зачем же еще одного брать, чужого? Семья была трудной, отец несговорчивым. Мог поколотить, мог без хлеба оставить. Порода такая есть русских людей, которые сердцем не злы, но незлобливость их не разглядишь за скандалом и криком. Кричат и кричат. Встанут утром – кричат. Обедать садятся и снова кричат. И в бане кричат, даже если намылены. Пафнутий Степаныч Соснов был именно эдаким, хоть и незлобным, но невыносимым в быту человеком. Хотя и женился по сильной привязанности, любил по ночам свою густоволосую, свою величавую Анну-жену, и деток прижил с ней ни много ни мало, а целых двенадцать, и в церковь ходил, и бил там земные поклоны до поту, а только была в нем какая-то лютость, как будто наелся он мокрого войлоку и ни отрыгнуть теперь, ни проглотить. Зимой в доме было чадно, топили сильно, жар берегли, поэтому всею семьей угорали, а младший мальчишечка, бойкий, с глазенками такого же цвета, как летние пчёлы, однажды чуть было не помер. Поутру проснулись – уже весь холодный лежит, не смеётся. С трудом откачали. Нельзя сказать, что Анна Петровна была злой женщиной, но жизнь её так истерзала – то дети болеют, то роды тяжелые, то муж задурит, – что только во храме она отдыхала. Платочек повяжет и в храм. Стоит, величавая, слезы глотает. В такую растроганную минуту она согласилась на просьбы, взяла себе эту безродную девочку. Но чем дольше жила в её доме эта девочка, тем сильнее поднималось раздражение внутри Анны Петровны. Капитолина не была своей. Она не перечила, всё, что приказывали, исполняла, училась неплохо, но было в ней что-то чужое, нездешнее, и это мешало. То ли слишком острыми и наблюдательными были её глаза, слишком мраморным – даже в зной – лицо, но главное: эта летучая легкость в походке и в том, как склоняла она временами надменную голову, словно прислушивалась. Анне Петровне до слез хотелось объяснить подкидышу, что если бы она ни прижала её к своей полной молока груди, ни обошла с ней трижды православную церковь в ночь, когда воскрес Спаситель, то и жила бы она сейчас со всей красотой своей сказочной в каком-нибудь нищем приюте, а там то ли выживешь, то ли помрешь от вечного голода и от болезней. Но она была выдержанной, ничего такого себе не позволяла, только всё сильнее и сильнее озлоблялась. Сама Капитолина, превратившаяся из младенца в ярко-рыжую, тонкую, но крепкую и весьма себе на уме девушку, только и думала, как ей удрать от благодетелей. Ей дом опостылел, ей всё опостылело. Остальные дети пугались до полусмерти, когда по ночам раздавался вдруг крик из родительской комнаты, и, сжимая в ладони клок мокрых волос, появлялась на пороге растерзанная мать, и вслед ей летели проклятья. А старшая девочка Маша хватала скорее икону на кухне и ею пыталась прикрыться сама и маленьких тоже прикрыть. Старших детей в семье было двое: Маша и Григорий, остальные девять человек были погодками и намного младше. Григорий был до того похож на отца, что даже голоса у них были одинаковыми. Но Пафнутий Степаныч, хоть и был большим склочником и скандалистом, подлостей не делал и часто даже раскаивался, если кого-то сильно обижал: ходил сам не свой, с до черноты спекшимися губами, пил воду из остывшего самовара, а потом подходил к обиженному им человеку и кланялся в ноги. Григорий же был негодяем. Ему ничего не стоило смеху ради отрубить хвост котенку, украсть деньги из отцовского кармана и перевалить вину на другого, учился он плохо, но в свои шестнадцать лет уже познал женщин и хвастался этим. Григория Капитолина боялась. И если бы кто-нибудь спросил, каким она представляет себе черта, она описала бы точь-в-точь Григория, хотя он был беловолосым, бесцветным и полным, с большими кривыми ногами.

– Ты, Капа, его стерегись, Гришки-то, – сказала однажды ей старшая, Маша. – Не нравится мне, как смотрит…

– Как смотрит?

– А так, словно всё с тебя, Капа, сдирает.

Все девочки Сосновы спали вместе в одной комнате. Купец был не бедным, но на детей тратиться не любил: младшие донашивали за старшими, а целые, без заплаток, сапоги были только у одного Григория. Но в эту ночь, мертвенно-светлую от луны, неестественно-светлую, когда виден был каждый камешек на земле, и выли собаки, и в небе всё время шумело, дрожало, как будто там кто-то куда-то бежал, Капитолина вдруг расхворалась, надсадно раскашлялась, стала гореть сухим жаром, и в конце концов Анна Петровна заварила ей липового цвета с медом и велела лечь спать отдельно в теплом чуланчике за кухней. Мебели там никакой не было, кроме старого, кованного железными скобами сундука. Она легла и как провалилась. Сон её был похож на обморок. Наверное, жар нарастал во всём теле. И вдруг, посреди этой ночи, по-прежнему лунной, по-прежнему страшной, очнулась от боли. Григорий, лицо которого показалось особенно белесым, почти и без глаз, словно его залепили густым тестом, раздвинул ей ноги и сам был внутри её крупной дрожью дрожавшего тела. Она попыталась закричать, но пухлая, потная рука надавила ей на горло, и крик сразу смялся во рту, не успел. Капитолина подавилась кашлем, однако успела изо всех сил вцепиться Григорию в волосы. За дверью чуланчика послышались шаги, и в ту же секунду Капитолине удалось вытолкнуть из себя то гадкое, тёплое, что причиняло ей боль. Григорий вскочил, натягивая портки, но сбежать не успел: в дверях заморгала свеча. Анна Петровна с дрожащим от гнева большим подбородком, с распущенными, седыми уже волосами, босая, высоко держала правой рукой огарок, а левую сжала в кулак. Она смотрела на них с отвращением, ненавистью, словно ей хотелось то ли убить их обоих, то ли самой умереть от стыда.

– Пошел вон, подлец, – тихо сказала она. – Уродом родился, уродом помрешь.

Потом тяжело опустилась на сундук.

– Оботрись, – сказала она и бросила Капитолине поднятую с пола тряпку.

Капитолина подтянула колени к подбородку, спрятала в них лицо. Анна Петровна негромко заплакала, хотела было погладить её по голове, но одумалась, отдернула руку.

– В полицию пойдешь? – хрипло спросила она. – Наказывают за эти дела.

Капитолина замотала головой.

– Да знала я, что не пойдешь, – с облегчением выдохнула благодетельница. – Что теперь с уродом делать? Горбатого могила исправит.

– Отдайте мне деньги, – прошептала Капитолина. – Тогда никому не скажу.

– Какие деньги?

– Вы говорили, что на меня в Пасху всем миром денег набрали. Вот их и отдайте.

Анна Петровна ахнула:

– А мы на тебя мало денег потратили? Кормили-поили…

Капитолина вскочила с сундука.

– А если сейчас денег не отдадите, я прямо в участок иду.

Анна Петровна тоже поднялась.

– Говорили мне, что от подкидышей добра ждать не приходится, а я не послушала! Пригрела змею на груди.

Капитолина придвинулась к ней вплотную. Анна Петровна отшатнулась: таким сильным жаром её обдало, таким кисловатым, тяжелым дыханьем ударило в ноздри.