– Вы лучше отдайте по-доброму, – хрипло сказала Капитолина. – А то…
И сглотнула слюну.
– Ну, стерва. – Анна Петровна покачала растрепанной седой головой. – А мне говорили…
Ушла и быстро вернулась с коробкой из-под монпансье. На крышке была черноглазая дама в большой белой шляпе с пером.
– Бери свои деньги.
– Покорно вас благодарю. – Капитолина поклонилась ей. – Прощайте покудова. Папеньке кланяйтесь.
В субботу, девятнадцатого августа. Москва уже вовсю источала свежий запах яблок, который изредка сменялся густым и сладким запахом меда, но вскоре опять возвращался обратно, и головы медленно, медленно, медленно кружились от этого свежего запаха. Антоновкой пахло, ренетом, анисом, и каждый в душе сознавал, что вот так, наверное, пахнет в раю. Звонили к вечерней, народ спешил в церковь. Вода на Москве-реке тихо дрожала. Русалка выплыла под самый вечер. Её было трудно узнать: даже на расстоянии чувствовалось, что лоб под пушистыми волосами обжигает холодом и руки холодные, словно у мёртвой, вот только глаза её, ярко-сиреневые, блестели живой, человеческой болью.
Черт вышел из прибрежных кустов, вяло поигрывая облупившейся тросточкой.
– Давай поцелуемся, что ли, – сказал он развязно. – Какая ты странная стала. Глаза, что ли, выросли.
– Зато у тебя глаз и нет. – Русалка подставила ему холодные губы. – Постой, всё хотела спросить: у вас там, в аду, все слепые?
– Какой я слепой? – обиделся черт. – Мы всё различаем. Нюх лучше собачьего.
– Да я не про нюх!
– А думаешь, тут, на земле, все с глазами? Так, дырки одни понатыканы.
– А если с глазами, так кто?
– С глазами? А тот, кто свет видит. Вот эти с глазами. Я сказку тебе расскажу. Пошли, значит, трое на гору Фавор…
– Не стану я слушать!
– А праздник какой нынче, помнишь?
– Какой такой праздник? – Она побледнела.
– Послушай – узнаешь.
И он рассказал:
– Пошли, значит, трое на гору Фавор. И с ними четвертый. И этот четвёртый… – Тут черт сделал сладкую рожу. – Он был такой же, как мы. Вернее, не мы (мы – нечистая сила!), а он был как люди. Короче, мужчина. Но это всем только казалось: мужчина. А он был…
Русалка старательно слушала.
– Кем? Кем был?
– Я имени произнести не могу. Рассыплюся прахом, развеюсь, и всё.
– Не больно-то жалко.
– Скучать по мне будешь. Мы пара с тобой. Ты слушай спокойно. Пошли они на гору. А там красота, высота, вид такой…
– Ты, что ли, был там?
– Я, «что ли», везде был, – съязвил он. – И вот эти трое вдруг видят сияние. На месте четвертого что-то сияет.
– Сияет?
– Да, так говорят. Сияет, глядеть невозможно.
– Вот как! – Она заморгала глазами.
– А вместо одежды одно что-то белое. И тоже сияет. А рядом вдруг два старика появились. Один – Моисей, а другой – Илия.
– Откуда же там старики?
– Ты стала как люди, – вздохнул грустно черт. – Они ведь про всё объяснения требуют. Чудес не приемлют, конкретного нужно. Поэтому мощи им оченно нравятся… Смешно мне от этих мощей да костей… Иной раз сидим у костра и хохочем…
– Так что старики? – перебила она.
– А их сразу облаком заволокло. И тут им сказали из облака: «Се Сын мой возлюбленный…» Про свет им сказали: «Се Сын…»
– Я вспомнила, – с силой шепнула русалка. – Сегодня ведь Преображенье Господне.
Она заслонила руками лицо.
– Зачем ты явился, проклятый? Жила, веселилась, не знала беды! С тобой как связалась, так лучше повеситься!
– Ты скажешь: «повеситься»! Нас не повесишь. В огне не горим, в водоёмах не тонем. Вот я на войне был, на передовой. Вокруг меня парни как яблоки падали. Земля вся в крови, цвет был просто роскошным, как будто натёрли свеклы. А мне хоть бы что, хоть бы где поцарапало.
– Как яблоки падали? Парни как яблоки? – спросила она.
– Да, яблоки, яблоки! – Черт завертелся. – Вон яблоки в церкву несут. Сегодня ведь яблоки благословляют! А запах ты чувствуешь?
– Чувствую запах. – Она говорила безжизненно, медленно. – Да как не почувствовать?
Черт быстро ударил её по лицу.
– За что? – прошептала она без враждебности.
– За то! Ишь лазури в глаза напустила! Напрасно стараешься! Не червь дождевой, из могилы не выползешь!
– Какая могила? – Она усмехнулась. – Мы с девушками ведь живем под водой. У нас женихи, хороводы, веселье…
Они помолчали.
– Ну, хватит болтать. – Черт вытер ладонью струящийся пот. – Всего меня разволновала, глазастая. И я не железный, и мне достаётся. Вы здесь веселитесь, а мы там работаем. Проведал сегодня купчину. Лежит. Небритый, немытый, воняет, как рыба.
– Тоска, – прошептала русалка. – Понятно.
– Тоска – это, милая, то, что в душе. А нету души, так чего там: понятно?
– Зачем он тебе?
– Мне: зачем? А тебе? Ведь ты же просила: «Найди женишка!» Привел, познакомил, слюбились, сошлись. Осталось одно: зазвать в реку, и всё! Теперь она губы кривит: «А зачем?» Вот ты мне теперь объясни: «А зачем?»!
Черт был очень зол.
– В конце концов, я мог другого найти! А этот пусть жил бы себе как живёт! Но ты ведь желала какого получше! Сама же канючила: «Мне, чтобы добрый и чтобы с ним слово сказать можно было… Пьянчужку пустого сюда не води, сказала: «Не выплыву, значит, не выплыву!»
– От слабости я говорила, от скуки. Ведь год почти без мужика. Сам подумай!
– А я там без бабы четыреста лет! А может, и больше. У нас по уставу нельзя, чтобы часто. Еще ждать и ждать! К тому же нам и выбирать не приходится. Какую пришлют, с той и будет любовь.
По мосту, впряженная в пару больших лошадей, проехала чья-то коляска, и мост еще долго и мерно дрожал от этого грохота.
– А кто там проехал? – спросила русалка. – Наверное, архиерей.
Черт не успел ответить, потому что в плотном сумраке выросла знакомая широкоплечая фигура Хрящева.
– Пришел! – прошептала она. – Сгинь пока! Сама буду с ним говорить, без тебя.
– Тебе волю дашь, ты совсем обнаглеешь, – обиделся черт. – Уйти не уйду, но мешать вам не буду.
Он сменил облик, и теперь в метре от воды чернела мокрая коряга. На самом верху её дерзко торчали упрямые рожки, а корень, закрученный, словно восьмерка, похож был на хвост. Растерзанный, без пиджака (на рубашке темнели какие-то пятна!) купец, от которого и в самом деле попахивало несвежей рыбой, вырос прямо перед лежащей на песке русалкой. Она торопливо пригладила волосы.