Имя Зверя. Ересиарх. История жизни Франсуа Вийона, или Деяния поэта и убийцы - читать онлайн книгу. Автор: Яцек Комуда cтр.№ 104

Он склонил голову, когда переступал порог. Дверь общего зала стояла нараспашку. Внутри в открытом очаге горел огонь – шипели влажные ореховые колоды, кинутые на поживу жадному пламени. На грубо вытесанных столах стояли чаши с вином, оловянные кувшины с рубиновым напитком, лежали исходящие паром куски свинины и печеные каплуны, куски хлеба и свежеобгрызенные кости. Казалось, что еще несколько минут назад внутри трактира кипела жизнь, но тут черт похитил всех гулен в адскую пасть, или же они, словно немецкие ведьмы, вылетели на метле через трубу.

И вдруг Вийон услыхал за спиной шелест. Уже начал быстро разворачиваться, когда почувствовал, что на плечах его смыкаются сильные, грубые ладони. Кто-то схватил его за глотку, выкрутил назад десницу; другой дернул за левое предплечье; поэт почувствовал холод на горле, сразу поняв, что это не игра его воображения. Из-за спины послышались слова, звучавшие, словно посвист сабли. Он понимал их не больше, чем язык древних пиктов.

– Злоджей, пане! Жывцэм дал ше вжёнчь! Юж он наш!

– Пшечеж выдзэм, Жвикулис. ^[138]

И вновь тот же странный язык, режущий слух, словно кончик меча, рвущий струны арфы. На языке этом легко было бы отдавать приказы в атаку; куда сложнее – складывать рифмы, а сравнивать его с благородным lange d’oc или даже с куда более варварским диалектом Иль-де-Франс было не более уместно, чем сравнивать свист сарацинской сабли с голосом древней лиры.

– Помилуйте, благородные господа, – выдавил он слабым голосом, насколько позволяло ему острие кинжала, прижатого к глотке. – Я никакой не вор, а всего лишь простой паломник.

– Цо он гада? – заворчал со спины хриплый голос на варварском языке. – Бжми якобышь, панэ, мисы цынове потшонсал… ^[139]

– То якишь итальчык альбо францус, ^[140] – решил кто-то впереди, и были это очередные слова, которые Вийон понимал столь же мало, как и турецкий язык. – Расскажи-ка, бродяга, кто ты таков? Шельма, вор или богобоязненный человек?

Это наконец-то было на каком-то человечьем языке. Незнакомец говорил на чистой латыни, словно лишь вчера получил степень бакалавра свободных искусств.

– Франсуа Вийон, бакалавр из Сорбонны, – простонал поэт с большим трудом, поскольку Жвикулис, Жвисрулись или какой там варвар за его спиной имел руку тяжелую как кузнечный молот. – Я иду в паломничество. В Константинополь…

– Слышишь, Марчин, – отозвался властный голос. – Это ученый человек. Жвикулис, Доброгост, отпустите его.

– Это еще ни о чем не говорит, – возразил тот второй. – Любой краковский вор станет Овидиевы псалмы распевать, когда мастер заплечных дел познакомит его с ласками «нюренбергской девы»…

– Этот разбойником не выглядит, – сказал первый. – Поэтому хватит уже, пан Марчин. Тут же Венгрия, а не ваш Курпе. Тут надобно задор и благородство показывать, чтобы не думали чужаки, будто Литва и поляки только и умеют, что по глухим чащобам тевтонских кнехтов сулицами накалывать.

– Ne sutarti, – отозвался голос из-за спины.

– И хорошо, Жвикулис, что не понимаешь. Потому как мы тут о политике говорим и о рыцарских делах, а не о медведях и ковеньском березовом меде. Давайте отпускайте его!

«Cracoviensis ^[141]? – пронеслось в голове у Вийона. – Это венгры? Итальянцы? Нет, должно быть, чехи… Или поляки. Чтоб их всех дьявол унес!»

Железная хватка держащих его рук ослабла, клинок перестал давить в шею. Вийон отхаркнул и опустил голову, каковую чуть ранее задирали ему так высоко вверх, что мог он сосчитать не только мух на балках потолка, но даже и обонять все головки лука и чеснока, которые ели в последнюю неделю его преследователи.

Пребывал он в руках двух прислужников – старого, с волосами, остриженными так ровно, словно на башку ему надевали горшок, и другого, пониже, что видом своим напоминал дородный, обомшелый пень из вековечного бора. Оба были в кожаных доспехах, с кордами на поясе – и высокий как раз прятал железо в ножны; им-то он чуть ранее едва не побрил Вийона. На лестнице, что вела на чердак, стоял худощавый, слегка поседевший мужчина в расстегнутом акетоне, с высоко подбритыми волосами – словно у французского рыцаря. Из-за плеча его выглядывал молодой господинчик с мастерски завитыми волосами. А позади него стоял еще один слуга. Рыцарь и оруженосец. Или два рыцаря и слуга. А эти двое – наверняка оружная челядь.

Вийон склонился по-придворному, когда рыцарь спустился с лестницы. Отбросил на спину капюшон со знаком ракушки ^[142].

– И откуда ж путь-дорога вас ведет? – спросил поляк. – Из Франции? Из Вены? Из Нюрнберга?

– Из самого Парижа, добрый господин. Иду в Константинополь, каясь за грехи молодости. Простите, что вторгся в ваш альков, но во всем Саарсбурге нет ни единой живой души… Думал, что мор, война или пожар тут людей погубил…

– И наверняка искал способа чего стянуть, – прислужник, стриженный под горшок, рявкнул на латыни, подслушанной, небось, в кухне господина. – Я бым зараз за конем повлучыл, пьенты пшыпалил, а втеди до вшысткего бы ше пшызнал. ^[143]

– Гдыбы тобе кто пшыпалил пьенты, – отмахнулся рыцарь, – узналбышь ше помоцникем самэго Юдаша Ыскариоты. Он направдэ гада вэ францускей мове. Цо помнем по турнею в Ведню, гдже розложылэм еднэго франка в гонитве на копе. Повядам вам, жэ навэт гды му бэбэхы з бжуха вышлы, он ещэ рыцэрскими словами до мне пшэмавял. ^[144] Ступай сюда, добрый человек, поговорим, что в мире слыхать, – жестом указал Вийону место на лавке. – Я – Ян из Дыдни, ^[145] подданный Казимера Ягеллона, короля Польши, великого князя Литвы и прочих земель, которых я уж и не сосчитаю. Еду вместе с моим родственником, Марчином из Мышинца, биться с турками под рукою Яноша Хуньяди ^[146].