Веселая жизнь, или Секс в СССР - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Поляков cтр.№ 86

– Не может быть!

– Точно. В «Правде» напечатано. У меня и вырезка где-то валяется. Почти всех, кто с ним начинал, пересажали или перестреляли. Маяковский с Есениным сами на себя руки наложили. А с этого как с гуся вода: на свежем воздухе в Переделкино Шекспира переводил да жен менял, пока мы воевали и баланду лагерную хлебали. Наконец всем послабление вышло, ну и сиди, где сидел, шекспирь дальше, куда ты со своим малахольным Живагой лезешь, зачем о Гражданской войне пишешь, если в глаза ее не видал, для чего нас с властью ссоришь, гад? Да и роман-то, по совести сказать, слабый вышел, рыхлый. Правильно Набоков сказал: «Беспомощная путаная дрянь с опереточными злодеями…»

– Набоков?

– Ну да, Набоков.

– А вы-то откуда знаете?

– От верблюда. Книжица есть такая, для служебного пользования, в ней разные цитаты собраны. Бен Гурион, например, считал, что «Доктор Живаго» – это худшее из всего написанного евреем о евреях.

– Да вы что?!

– Погоди, парень, ты сам-то роман читал?

– Не привелось… – сознался я.

– Не горюй! Я тебе принесу. Уникальное издание, карманное. Его нарочно враги выпустили, чтобы нашим олухам в Женеве на Фестивале молодежи и студентов раздавать.

– Спасибо! Я аккуратно читаю.

– Заметил. Но не в этом суть. На Пастернака тогда все – и правые, и левые, и евреи, и русаки – взъелись: «Так-перетак, зачем ты, сытый небожитель, нас, грешных, с властью стравливаешь? Тебе Нобелевка, а нам сапогом в рыло!» Знаешь, как его на собраниях несли? Но особо Ковригин отличился! Любо-дорого! Молодой был, горячий…

– Ковригин?

– Ну да! Его как раз тогда заметили и двигать стали. Кто ж знал, что Лешку на том же переклинет? Урок не впрок. Пастернак-то понял потом, во что его втянули, и до срока помер. Смотри, чтобы твой «Дембель» тоже куда-нибудь не усвистал! Сгоришь.

– Владимир Иванович, но ведь это же моя рукопись… В конце-то концов…

– Пил?

– Немного.

– Я же предупреждал! А если бы тебя сегодня к Черняеву позвали? Кто наливал?

– Лялин.

– От этого не отвяжешься. Послушай меня, Егор: хер – он тоже вроде твой, а куда не попадя совать нельзя. Понял?

– Вы о чем?

– Сам знаешь. Ты, чую, французских фильмов на фестивале насмотрелся. А мы с тобой в СССР живем. Знаешь такую страну?

– Знаю.

– Видно, плохо знаешь. Вон, глянь-ка!

Шуваев показал в окно на длинноногую старшеклассницу с портфелем. Из-под коротенького пальто виднелась синяя форменная юбка.

– Девка уже в соку, по ночам небось томится. А попробуй-ка! Получишь, как с куста, десять лет за развращение несовершеннолетней. Зато где-нибудь в Индии или в том же Афганистане она бы уже трех ребятишек нянчила. И никто бы слова тебе не сказал. Понял меня? И какая страна в этом смысле нормальнее, еще вопрос. Надо жить по законам того царства-государства, где родился. Нельзя – значит нельзя. Я же его, носорога, умолял: покайся, Леша, уймись, повинную голову топор не рубит. Уперся: я – Ковригин! Подумаешь, Ковригин! И не таких в муку истолкли.

– А если он во Франкфурте попросит политическое убежище?

– Ты-то откуда про Франкфурт знаешь? – Секретарь парткома с тревогой посмотрел на меня.

– Так мы же делегацию на парткоме утверждали… – спохватился я.

– Ну да, ну да… Накрылся Лешкин Франкфурт. Отказ пришел. Невыездным стал наш классик. Вот оно как бывает! Собрание сочинений ему в «Худлите» зарубили, набор первого тома рассыпали. «Наш современник» повесть вернул. Если мы его завтра исключим – совсем беда!

– А что же делать?

– Сам всю голову сломал. То, что вы с Капой и Зыбиным придумали, – чепуха на постном масле. Даже не пытайтесь. Не знаю, как тут быть. Мне все эти игры хуже горькой редьки. У меня сердце маленькое, врачи вообще удивляются, как я до сих пор жив. Ладно, иди, газетой занимайся. Некролог Клинского поставили в номер?

– Обижаете!

– Ступай. И не пей сегодня! Водка – враг совести. А завтра совесть всем нам понадобится.

Честно говоря, тогда, 3 октября 1983 года, я вышел из парткома, ухмыляясь. Мне было жаль этого доброго, честного, измученного Владимира Ивановича, настолько замороченного жизнью, что он верил в глупые страшилки про всемогущее ЦРУ и всерьез считал скандал с великим романом Пастернака (мною тогда еще не осиленным) результатом многоходовой операции западных спецслужб. Вот уж и впрямь испуганное поколение! Только в 2010 году, когда в американской печати появились рассекреченные документы, касающиеся операции «Доктор Живаго», я подивился тому, насколько был осведомлен Шуваев. Все оказалось чистой правдой – и про Ивинскую, и про спецтираж для Фестиваля молодежи в Женеве. В секретной инструкции ЦРУ исполнителям без обиняков объяснялась цель операции: любыми путями портить налаживающиеся отношения Советской власти с интеллигенцией. Но особенно поразила меня судьба миланского издателя романа «Доктор Живаго» некоего Фельтринелли: тот, будучи платным агентом ЦРУ, сначала тусил среди итальянских коммунистов, а потом получил новое задание и, перебежав в «красные бригады», подорвался в клочья, когда собирал бомбу для очередного террористического акта. Вот вам и «страшилки советского агитпропа». Слушайте старших, мои молодые читатели!

В холле я встретил Веню Пазина, он старательно прикнопливал к стенду новые фотографии, сделанные на юбилейных вечерах Ираклия Андроникова и Михаила Танича, автора знаменитой песенки «А у нас во дворе…». Если бы, мне кто-нибудь сказал тогда, что именно обаятельный телевизионный лермонтовед Андроников и накатал роковую «телегу» в ГПУ на своих друзей обэриутов, я бы плюнул лжецу в лицо. О век спасительного неведения, где ты?

– Ну ты зайдешь ко мне или нет? – спросил Пазин, обидчиво морща острый носик.

– Зайду.

– Пошли сейчас!

– Не могу, мне сегодня газету подписывать.

– Зря, таких «нюшек» ты еще не видел.

Отвязавшись от Вени, я, здороваясь со знакомыми литераторами, добрался до гардероба и наконец вдел руки в плащ, расторопно поданный Козловским. Но у самого выхода на мне повис пьяный в хлам Влад Золотуев – бывший секретарь партбюро поэтов. Недавно его стремительно переизбрали за пьяную шутку на собрании. Он съязвил, что ненавидит в поэзии картавость. Сразу несколько заслуженных членов, начинавших литературную жизнь еще в идиш-секции ССП (ее разогнали по делу космополитов), возмутились и просигналили куда следует. Золотуева сразу задвинули. За прилюдный антисемитизм карали строго. На его место срочно выбрали тихую Ашукину, вообще не знавшую, как мне сначала казалось, слова «еврей».