– С грунта? Оч-ень хорошо! – с особым придыханием произнес он. – Писатель должен быть ближе к земле. Значит, что такое боевой приказ, знаете?
– Знаю.
– Считайте, приказ вы получили! Решение вашей комиссии должно быть радикальным – исключить.
– А если партком не поддержит?
– Не волнуйтесь, вопрос проработан с каждым членом.
– А если он… Ковригин, ну… признает ошибки…
– При чем тут – признает или не признает? Егор, разрешите мне, как старшему товарищу, назвать вас так? Мне, Егор, что-то не очень нравится это ваше настроение… Откуда такая боязливость?
Дверь с грохотом распахнулась, и в кабинет вступила монументальная женщина в сером учительском костюме, оживленном синей в горошек косынкой, завязанной на груди. Лицо вошедшей дамы пылало от гнева.
– Теодор! – произнесла она клокочущим контральто.
– Аня, я же тебя просил… – захныкал ТТ, сморщившись, как от уксуса.
– Теодор, какое сегодня число?
– Аня, мы же договаривались, не на работе…
– Теодор, да будет тебе известно: я давно уже не кормлю наших детей грудью… – она ткнула пальцем в свой избыточный бюст. – Я покупаю им еду в магазине и на рынке. За деньги!
– Анна, стыдись: при посторонних…
– Ничего, пусть все знают, как инженеры человеческих душ относятся к своим брошенным детям! Ты должен стыдиться! Ты!
Ненужный свидетель семейного скандала, я прыснул из кабинета. Все знали, что, еще работая учителем в Вологде, ТТ женился на молоденькой практикантке пединститута, принесшей ему троих детей, но столичные соблазны, а точнее, страстная привязанность к милой секретарше, сломала брак, казавшийся постороннему взгляду идеальным. Ох уж эти разлучницы-секретарши!
– Анна, прошу тебя!
– Где алименты, подлец?! – неслось мне вслед.
М-да, иные бывшие жены выглядят так, что сама мысль о детородной близости с ними даже в далеком прошлом кажется противоестественной. Неужели и у нас с Ниной будет так же? Зачем, зачем я соврал?! Надо было сказать, что развожусь, и сразу просить комнату…
– Анна, побойся бога! Тебе бухгалтерия ежемесячно перечисляет алименты. Копейка в копейку.
– Не держи меня за дуру, Теодор! Где алименты с твоих публикаций? С книги про Горького я не получила ни рубля! А детей, между прочим, надо кормить, обувать и одевать! Я напишу в ЦК!
– Аня, никуда не надо писать! Я тебе все отдам, прямо сейчас…
В приемной народу прибавилась, и все с интересом прислушивались к скандалу, глухо доносившемуся из-за двойной двери.
– Не дерутся еще? – одними губами спросила Мария Ивановна.
– Нет.
– И на том спасибо.
Тяжело дыша после подъема на антресоли, в «предбанник» вошел Палаткин. Трудно было поверить, что этот невысокий, но величавый муж с благородной сединой лечится по ускоренной методике от триппера, подхваченного в групповухе со штукатурщицами.
– У себя? – спросил он хмуро, поправляя большие дымчатые очки в роговой оправе.
– У себя, – ответила Мария Ивановна.
– Тут, между прочим, очередь! – снова встрял поэт Курилло.
– Ну, Мотька, доигрался, к шефу точно не пущу! – рыкнула на него Мария Ивановна и ласково повернулась к Палаткину. – У себя, где ж еще? Анька там опять скандалит. Подождешь?
– Нет. Не могу. Мне на процедуру.
– Болеешь?
– Немного.
– Слушай, заяц, тебя тут из какой-то стройконторы разыскивали…
– С чего это?
– Ты им какое-то письмо послал.
– Ничего я не посылал.
– Ну, не знаю… Если снова будут спрашивать, дать твой домашний?
– Дай.
Я спустился по крутой лестнице в холл и, проходя мимо деревянного Пришвина, позавидовал писателю-пантеисту: сидит тут на пеньке – никаких тебе интриг. В Пестром зале заканчивался комплексный обед, за столами нашлось только два свободных места – справа и слева от Зины Карягиной, но делать нечего: в Переделкино я плохо позавтракал и оголодал. Через минуту Алик плюхнул передо мной салат оливье.
– Хорошая, у тебя, Гош, порция. Горошка много! – с обидой молвила Зинаида: говорила она медленно и тяжело.
– А у тебя разве был без горошка?
– Три горошины. Специально сосчитала. Сволочи!
Фигурой Карягина напоминала магазинную гирю, отлитую в человеческий рост, а лицом походила, соответственно, на чугунную маску, какие иногда украшают ограду набережной. Из-под набрякших век виднелись маленькие обиженные глазки. Зина служила ответственным секретарем комиссии по работе с молодыми литераторами, но редкий начинающий автор решался заглянуть к ней в кабинет, заваленный рукописями неведомых талантов. Правда, одно время к ней повадился отважный молодой поэт из города Электроугли, и в положенный срок Карягина произвела на свет мальчика, такого увесистого, что смотреть сбежался весь роддом. Но смелый дебютант, ставший отцом, к тому времени выпустил в «Современнике» первую книгу, которую протаранила ему Зина, и бесследно исчез не только из Москвы, но даже из Электроуглей, после чего она возненавидела человечество окончательно.
Не успел я проглотить салат – передо мной уже стояла тарелка с перловым супом.
– Смотри-ка, с мясом? – ахнула Карягина. – А у меня одни кости были!
– Зин, тебе кажется…
– Ничего не кажется. На компот посмотри!
Я посмотрел: в самом деле, мой стакан был по края набит аппетитно разбухшими сухофруктами – черносливом, изюмом и урюком, а ей досталась желтая взвесь с ошметками неопределенного цвета.
– Сейчас принесут второе, и ты все поймешь. – Она уперлась в меня безысходным взором.
Появился игривый Алик, неся на подносе дюжину порций жареной курицы с картофельным пюре. Не глядя, как крупье на карты, официант разметал тарелки по столам. Заподозрить его в злом умысле именно против Зины было невозможно, однако хотите верьте – хотите нет: передо мной на нежном картофельном возвышении лежало, напоминая пухлый бумеранг, сочное крыло, такое большое, словно отняли его у зрелой индейки. Карягиной же досталась жалкая пупырчатая загогулина, похожая скорее на фрагмент несовершеннолетней перепелки.
– Понял? – с фатальным смирением спросила Зина.
– Возьми мою порцию! – оторопев от этой мрачной несправедливости, предложил я.
– Не надо, судьбу не обманешь… – Она всхлипнула, улыбнувшись. – Знаешь, Гош, мама меня ведь рожать не хотела, аборт собиралась сделать, просто не дошла до врача. Э-э-эх-р-р-р… – Несчастная женщина одним движением уместила крылышко во рту и страшно хрустнула зубами.
57. На веранде
Когда гульба покатится лавиной,
Пей, но следи, кто громче всех несет
КПСС да рюмку половинит –
Тот, к бабке не ходи, и есть сексот!
А.
После обеда я решил выпить кофе и встал в очередь к буфету, где Дуся на агрегате величиной со сноповязалку варила, как бы мы сегодня сказали, «эспрессо». Ни «капучино», ни «латте», ни «американо» – тогда еще никто не знал, за исключением выезжавших на Запад. Хитрость была в том, что, смолов зерна, буфетчица, мухлюя, из одной засыпки делала три чашки кофе. Если попадалась первая порция – ты за пятнадцать копеек получал вполне приличный ароматный напиток с ажурной пенкой, вторая чашка была пожиже, но пить можно, а вот третья содержала слегка подкрашенный кипяток. Зная этот секрет, я прикинул: сейчас Дуся выставит мне бурду, и галантно пропустил вперед незнакомую, явно не московскую даму, судя по глуповатому лицу – поэтессу. Провинциалка, не посвященная в тайны столичной литературной жизни, душевно поблагодарила.