Царь велел тебя повесить - читать онлайн книгу. Автор: Лена Элтанг cтр.№ 62

– Как скажете. Мое дело – изложить мотивы.

– Почему вам не пришло в голову, что эти манипуляции мог проделать с вами кто-то другой? Разве у вас только один враг, Кайрис? Разве вы никого против себя не настроили за то время, что живете в этой стране, никому не причинили вреда?

Я молча сидел на своем стуле, глядя в плотно занавешенное окно. О да, я настроил, я причинил. Взять хотя бы мою сестру Агне, которую я мало того что выставил из дома, так еще и обобрал до нитки. Но куда мне было деваться? В этом доме отопление и свет стоят столько же, сколько альфамская мэрия тратит в год на десяток бездомных. Когда я понял, что не смогу отослать в «Сантандер» даже проценты, пришлось запустить руку в наследство сестры. Я обнаружил его давно, но все никак не решался написать об этом нотариусу. А теперь и писать стало не о чем.

* * *

В начале осени Байша, усмиренная Лилиенталем, затеяла уборку и развезла в доме разноцветную грязь, из которой можно было налепить целое поселение шумерских перволюдей. Разноцветной грязь была из-за моющих средств, которые она купила в лавке возле Аполлонии. Все началось с того, что Лилиенталь взял ее однажды за руку и протащил по комнатам первого этажа, громко стуча своей палкой и проводя служанкиным пальцем по всем поверхностям. В те времена он ходил без костылей и бывал у меня гораздо чаще. К концу прогулки палец у Байши был черным, как сажа, а выщипанные брови страдальчески заломились.

– У ацтеков была богиня нечистот, – сказал Лилиенталь, отпуская ее руку и тяжело дыша. – Думаю, что ваши ногти вполне сгодились бы для ее ритуалов, так же как эта драная метла, которая давно ничего не метет. Когда вы, querida, работали у старых хозяев, у вас наверняка была достойная метла, не говоря уже о рабочей совести.

Байша смущенно кивнула и удалилась. А я уж думал, она попросит расчет.

– Запомни, пако, – сказал Ли, вытягиваясь во весь рост на диване, – слуги чувствуют безответность и радостно идут на нее, будто кошки на запах полежавшей рыбы. С ними нужно говорить без экивоков и требовать с них жестко или уж вообще их не заводить. Это, кстати, и друзей касается.

Через пару дней я пожалел об этом поучительном монологе, но было поздно: служанка разошлась не на шутку, единственным убежищем, куда не проникли голубые пузыри, оставалась спальня покойного хозяина, так что пришлось мне туда переехать. В те дни я часами сидел над переводом для одного русского парня, подвернувшегося мне в кафе: это был текст страничек на сто двадцать, описывающий оборудование сыроварни, которую парень собирался открывать в Эстарнадос. Деньги были нужны позарез. Я уже два месяца не платил служанке, не говоря уже о стопке счетов, лежавших в ящике стола, как неуправляемая донная мина.

Я так глубоко погрузился в мир сычуга и посолки, что не сразу услышал протяжный Байшин вопль, доносящийся из коридора, где она разбирала вещи в дубовом гардеробе. Ей пришло в голову подняться в коридор мансарды с пылесосом и разобрать завалы старых чемоданов и сумок, затянутые многолетней паутиной. На дне гардероба она наткнулась на шляпную коробку с надписью зеленым фломастером: Зое.

Я бегом поднялся на второй этаж и увидел служанку с открытым кубком в руках, лицо ее покрылось неровными пятнами, а урна в руках тряслась, будто набитая роем обезумевших пчел. Небольшая часть содержимого просыпалась на пол, я посмотрел вниз и увидел, что наступил на горстку тусклого порошка. Часть пепла Байша уже собрала пылесосом, наверное, до нее не сразу дошло, что именно она уронила. Пепел смешался с бумажками, пылью и синими лепестками средства от моли.

– Пепел? Я три с половиной года жила в доме с покойником? – Байша говорила шепотом, но я понял, что она вот-вот закричит, подошел и вынул кубок у нее из ладоней.

– С покойницей. Ничего страшного, вы же не держали ее под подушкой.

– Это моя молодая сеньора? Вы… anormalidade! – Байша стряхнула воображаемый пепел со своих рук, повернулась и пошла по коридору с высоко поднятой головой. Пылесос остался в коридоре, заполненный теткой, паутиной и домашней грязью. Я понял, что служанка отправилась собирать вещи, и сказал ей вслед, что намерен немедленно отвезти урну туда, где ее полагается держать. Пепел мудреца Солона, того, что запретил женщинам царапать себе лицо на похоронах, рассыпали по всему острову Саламину, а пепел Моррисона, говорят, развеял над городом торговец, снабжавший его героином. Свою любимую женщину я вытряхнул из пылесоса на бумажное полотенце, переложил обратно в урну и завинтил крышку покрепче.

На следующее утро, дождавшись, когда Байша отправится в лавку, я завернул урну в теткину шаль и спустился с ней в подвал. Найти потайное место оказалось не так-то просто: сначала я хотел спрятать ее между бутылками, в глубине винного стеллажа, но шпиль на крышке урны не давал уложить ее плашмя. К тому же рано или поздно Байша добралась бы до этой полки. В конце концов я пристроил тетку в полую глиняную модель маяка: пришлось вынуть лампочку и всякую электрическую требуху, но это заняло у меня не больше десяти минут. Я прикрутил крышу на место, задвинул маяк в угол и вылез из погреба, чтобы соврать вернувшейся Байше, что курьер из cemitério только что увез священный сосуд и даже дал мне расписку. Служанка посмотрела мне в лицо, поджав сиреневые губы, и медленно кивнула.

Зое

Пентименто – вот как это называется, наконец-то я слово вспомнила! То, что художник закрасил, запрятал, проступает неумолимо, как веснушки на солнце, и становится видно всем – под струпьями краски или на музейной рентгенограмме. Одним словом, ребра первоначального замысла рано или поздно вылезут на свет божий, даже если автор сам про них позабыл. Разве не так же обстоит дело с воспоминаниями? С тех пор как я провела с тобой ночь в отеле «Барклай», прошло восемь лет, но я могу описать все, что находилось в номере, даже никудышнюю гравюру на стене, и это еще не все – из-под тартуского слоя проглядывает то, о чем я думала, лежа в гостиничных простынях, полных бисквитных крошек, а думала я о том, как ты похож на проклятого испанца и как же это здорово и необъяснимо.

Помнишь тот вечер? От «Рамбутана» до отеля было минут пятнадцать всего, но зимний ливень так разошелся, что мы здорово вымокли. Пробежав мимо сонной консьержки, мы не стали ждать лифта и бегом поднялись в номер, где было сухо, пахло мастикой, а над кроватью склонилась горничная в прозрачных перчатках до локтя.

– Можете идти, спасибо, – сказала я и протянула ей десятикроновую бумажку. Кажется, тогда на десятках рисовали львов, видишь, я даже это помню. На тебе сухого места не было, а про меня и говорить нечего. Я сбросила мокрое платье и села на кровать, чтобы разуться. Ты встал передо мной на колени и стащил сапоги, вместе с ними съехали чулки на резинке, ты их тоже снял и повесил на спинку стула.

– Я не езжу на пляж, загораю только на крыше, – сказала я. – Сижу там в юбке и лифчике, как арабская танцовщица. Поэтому загар такой полосатый.

Ты покивал головой, но я знала, что ты меня не слышишь. Твое лицо перестало быть красивым, скулы проступили, будто булыжники в песке, а глаза стали злыми, как у твоей матери, ты смотрел туда, где темная полоска граничила со светлой, и я пожалела, что утром не надела чего-нибудь особенного. На мне были хлопковые трусы, я купила их на вокзале, вспомнив, что забыла дома пакет с бельем. Ты положил голову мне на колени, и я погладила тебя по волосам. Твое желание было мне понятно, но не задевало моего сердца. Признаюсь, я немножко дразнила тебя, но ты сам виноват, зачем ты был так похож на Зеппо? Я немножко дразнила тебя и немножко врала. Вернее, не все тебе рассказывала. Теперь мне стыдно, и я пишу тебе это звуковое письмо, кустарное, в 33 оборота, будто новобранец своей девушке.