"Пора идти! Невозможно ждать… Вернуть Рубина - и идти
назад! Больше нельзя рисковать!". - подумал Кузнецов и в мгновенном
приступе обеспокоенности хотел сказать Уханову, что надо немедленно выносить
разведчика, но опоздал сказать.
Будто над ухом простучавшая пулеметная очередь
заста____________________ (1)- Сигареты… мои сигареты… господин лейтенант!..
Курить, курить. Я хочу курить, господин лейтенант! Курить! вила его
инстинктивно броситься вверх по скату воронки. Он успел лишь приказывающе
махнуть рукой Уханову - оставайся пока здесь, - и, когда выкарабкался наверх, в
мутный и завивающийся дым снежка, первая мысль была: Рубин напоролся на немцев!
Гулко и учащенно дудукал с окраины станицы крупнокалиберный
пулемет; сливаясь, трассы летели левее воронки над контурами сожженных
бронетранспортеров. Все мерцало, светилось в поднятой по всей окраине метели
ракет, но никого не было видно слева от воронки, куда стреляли немцы.
– Рубин! - позвал Кузнецов, поднявшись на локтях. -
Рубин, ко мне!
В ту же минуту силуэты человеческих фигур неотчетливо
возникли из сугробов метрах в пятидесяти левее двух бронетранспортеров,
пробежали несколько шагов к воронке, одновременно упали, зарылись в снег, и
крупнокалиберные трассы сдвинулись, молниеносно засветились там, где только что
бежали они.
"Дроздовский! - сообразил Кузнецов. - Но только почему
он влево за бронетранспортеры зашел? Не ясно разве было?"
– Правее, правее! Ползком сюда! - крикнул Кузнецов,
выше приподнимаясь на локтях, чтобы увидеть их.
Они ползли к воронке, а пулеметные очереди снижались над
степью, перемещались за ними в одном узком секторе между бронетранспортерами и
воронкой, не давали поднять головы. Метрах в десяти от края воронки передний,
вскинувшись, откликнулся:
– Лейтенант! Мы это…
И Кузнецов различил впереди, в поземке. Рубина, его мощные,
облепленные снегом плечи, потом заметил тонкой, проворной ящерицей ловко
подползавшего к воронке Дроздовского с двумя связистами из взвода управления, а
рядом с ними под белой шапкой странно забелело чье-то неправдоподобно знакомое,
и незнакомое лицо, не имеющее права быть здесь, странно оживленное преодоленной
опасностью, - лицо Зои.
"Зачем ее взяли? Кому она сейчас поможет? Для чего
она?" - подумал Кузнецов, скорее не удивленный, а раздосадованный
необязательностью ее прихода сюда, и, увидев, как Зоя с возбужденным выражением
проводила глазами трассы над головой, он скомандовал, махнув автоматом:
– Быстрей, быстрей! В воронку!
– Товарищ лейтенант! - удушливо выкрикнул Рубин,
подползая. - Искал… вокруг искал, все на пузе облазил. Нету второго нигде…
Каждый метр оползал! А вдруг смотрю, наши бегут. Да левее взяли, не туда.
Кинулся к ним, а эти заметили, начали кутерьму!
– А вы как думали. Рубин, домой пришли, чтобы бегать
тут?! - отрезал Кузнецов, с неприязненной твердостью выделяя слова "бегать
тут". - Устроили концерт! Вниз! Все вниз!
На краю воронки заворочались, прерывисто задышали
оснеженные, торопливо подползшие тела, разом стали скатываться, сбегать вниз,
послышался перехваченный волнением голос Дроздовского:
– Кузнецов, здесь разведчики?
Отвечать не было смысла, и Кузнецов, не спускаясь в воронку,
раздраженный этим, своими же вызванным огнем немцев, глядел в сторону берега на
радиальные прострелы очередей, сверкавших левее бронетранспортеров, мимо
которых надо было возвращаться к орудию, и, зрительно запоминая, рассчитывая
сектор обстрела, внезапно почувствовал: кто-то задержался на краю воронки,
подполз к нему - частое близкое дыхание и шепот над ухом:
– Кузнечик, родненький!.. Ты жив? Слава Богу, что это
ты… Здравствуй, посмотри на меня, кузнечик!
– Мы виделись, - поворачиваясь, ответил он
недоброжелательно. - В чем дело?
Зоя села возле, опустив ноги в воронку. Шапка у нее была
сбита набок, волосы и тонкие брови в снегу, от колюче-отвердевшего инея на
кончиках ресниц ее глаза с косинкой, отливая темным, показались неестественно
вопросительными, раздвинутыми волнением - нечто мальчишеское, вызывающее было в
этой ее сдвинутой набок шапке, в этих улыбающихся губах.
– Здравствуй, кузнечик! - все так же ласково повторила
она, с радостным удовольствием произнося это выдуманное ею, какое-то легкое,
игрушечно-детское слово, и оглядела его нарочито хмурое, не желавшее понимать
лицо. - Уж и не думала увидеть тебя живым!.. Мне раненый Чибисов сказал, что вы
сразу натолкнулись на немцев, я сама слышала стрельбу… И я пришла. Уханов не
ранен? Ты слышишь меня, кузнечик?
– Какой я еще "кузнечик"? Уханов цел и
здоров! И я цел и здоров, разве не ясно? Чибисов наговорит! Нечего тебе здесь
делать! - И спросил чересчур грубо: - Ты, кажется, пришла выносить нас,
раненых? Что за бессмыслица! Кто просил тебя ползти сюда пятьсот метров?
– Не кричи на меня, кузнечик. - Припухлые губы опять
дрогнули в улыбке. - Я как-никак санинструктор, а не твоя нелюбимая жена. Нет,
кузнечик, ты вовсе не хочешь кричать на меня, правда? А почему-то кричишь! Ты
стал мною командовать, кузнечик. Я разве тебе подчиняюсь?
– Вниз! - приказал он. - Там раненый разведчик. Но
перевязку сейчас делать бессмысленно! Его сначала надо вынести! Вниз - и сейчас
будем уходить! - Он с неприступным видом подождал, пока Зоя спустится в
воронку, и позвал: - Рубин, ко мне!
– Сейчас уходить будем, товарищ лейтенант? - подвигаясь
к нему, засомневался Рубин, кашлянув густым паром. - Не обождать? Больно уж они
всполошились…
– Именно подождем, когда стихнет. Поэтому наблюдайте!
Отдав этот приказ, Кузнецов сполз с края воронки, на скате
встал и, перекинув на грудь автомат, сошел вниз.
Здесь все молчали. Лежа на снегу, унимая дыхание после
миновавшей опасности, два связиста в завязанных на подбородках шапках то и дело
неспокойно косились на раненого разведчика, на Зою, на пленного немца, который
сидел подле Уханова, низко склонив к ногам голову в высокой шапке, запустив
руки в перчатках за борта своей подбитой мехом шинели. Спиной к ним,
опустившись на колени, Зоя бережно прикасалась к безобразно толстым раскинутым
ногам разведчика, но санитарная сумка не была расстегнута, не передвинута с
бедра - Зоя, видимо, не решалась делать второпях перевязку, она прислушивалась
к бесперебойному стуку пулемета.
Дроздовский, оправляя портупею со сбитой назад кобурой,
стоял между раненым разведчиком и немцем, в нерешительности взглядывал то на
одного, то на другого; в неживом полусвете бледное, взволнованное лицо его
выражало нетерпение.
При виде Кузнецова, спустившегося на дно воронки, он шагнул
к нему, спросил требовательно:
– Где разведчик? Их должно быть двое с немцем, как я
понял! Где второй?