Он отвернулся в сторону и тихо замычал
какую-то мелодию. Подняв скрипку с колен, он осторожно положил ее на стол,
продолжая удерживать левой рукой за гриф, а рядом положил смычок. Его взгляд
медленно скользил по картине Льва, висевшей над диваном, – подарок моего
мужа, поэта и художника, отца высокого голубоглазого юноши.
– Нет, я не стану об этом думать, –
сказала я.
Я уставилась на скрипку. Страдивари? Бетховен
– его учитель?
– Не смейся надо мной, Триана! –
сказал скрипач. – Он действительно меня учил, как и Моцарт. Но я тогда был
таким маленьким, что даже не помню его. Но Маэстро был моим учителем! –
Щеки его пылали. – Ты ничего обо мне не знаешь. Ты ничего не знаешь о том
мире, из которого я был вырван. Библиотеки полны трудов, посвященных той эпохе,
ее композиторам, художникам, строителям дворцов. Там упоминается даже имя моего
отца – щедрого мецената, заботливого покровителя Маэстро. Еще раз повторяю:
Маэстро был моим учителем.
Он замолчал и отвернулся.
– Выходит, я должна страдать и помнить, а
ты – нет, – сказала я. – Ясно. Ты любишь похвастать, как многие
мужчины.
– Ничего тебе не ясно, – сказал
он. – Мне нужна только ты, из всех людей ты одна, ты, которая поклоняешься
этим именам как святым. Моцарт, Бетховен… Я хочу, чтобы ты знала: я был с ними
знаком! А где они сейчас, мне неведомо! Зато я здесь, с тобой!
– Да, это так, – сказала я, –
мы оба согласны, что это так, но что нам теперь делать? Ты можешь тысячи раз
застать меня врасплох, но больше я не поддамся. А когда мне снится прибой,
море, то это ты…
– Мы не станем сейчас обсуждать твои сны.
– Почему же? Потому что эта дверь ведет в
твой мир?
– У меня нет собственного мира. Я
затерялся в твоем мире.
– Но ведь он у тебя был, у тебя есть
собственная история, цепь событий, которая волочится за тобой хвостом, разве
нет? И тот сон навеваешь мне ты, потому что я никогда не видела тех мест.
Он постучал пальцами правой руки по столу и
задумчиво склонил голову.
– Ты помнишь, – начал он со злобной
улыбкой на лице. Брови его грозно сошлись на переносице, а голос звучал наивно
и мягко, – помнишь, после смерти дочери ты какое-то время общалась с
подругой, которую звали Сьюзен.
– У меня было много подруг после смерти
дочери, хороших подруг, и, между прочим, четырех из них звали Сьюзен, или
Сюзанна, или Сью. Была среди них Сьюзен Мандел, с которой мы вместе ходили в
школу; была Сьюзи Райдер, которая зашла меня утешить, а после мы с ней
подружились. Еще была Сюзанна Кларк…
– Нет, я имею в виду другую. То, что ты
говоришь, – правда: ты часто сортировала своих подруг по именам. Помнишь,
тех, кого звали Энн, – соучениц по колледжу? Их было трое, они любили
шутить по поводу твоего имени Трианна, что означает «Три Анны». Но сейчас я не
хочу говорить о них.
– Еще бы! Это ведь приятные воспоминания.
– Так где же они сейчас, все эти подруги,
особенно четвертая… Сьюзен?
– Я теряюсь.
– Нет, мадам, я вас привязал к
себе. – Он широко улыбнулся. – Так же крепко, как в минуты игры.
– Чувственный, – сказала я, –
знаешь, есть такое старое слово.
– Конечно знаю.
– Это про тебя, ты во мне вызываешь самые
горячие чувства! Ладно, почему бы не сказать прямо, какую Сьюзен ты имеешь в
виду? Я даже не…
– Ту, что жила на юге, рыжеволосую, ту,
которую знала Лили…
– А, та Сьюзен была ее подругой, она жила
прямо над нами, у нее была дочка, ровесница Лили, она…
– Почему бы тебе просто не поговорить со
мною об этом? Почему эта тема так тебя раздражает? Почему ты не скажешь мне? Та
женщина любила Лили. Твоей дочке нравилось подниматься в ее квартиру, садиться
рядом с ней и рисовать, и та женщина написала тебе спустя несколько лет после
смерти Лили, когда ты жила здесь, в Новом Орлеане. Так вот, та женщина, Сьюзен,
которая так любила твою дочь, написала тебе, что Лили возродилась,
реинкарнировала. Помнишь такое письмо?
– Смутно. Мне приятнее вспоминать об
этом, чем о том времени, когда они были вместе. Одна из них мертва, так что
когда я получила письмо, то сочла его абсурдным. Разве люди могут возродиться?
Или ты собираешься открыть мне этот великий секрет?
– Никоим образом, к тому же я сам не
знаю. Мое существование – это один бесконечный план. Я знаю только, что
нахожусь здесь, и этому никогда не наступит конец. Те, кого я начинаю любить
или ненавидеть, в конце концов умирают, а я остаюсь. Я только это и знаю. Еще
ни одна душа не возникала передо мной, заявив, что является реинкарнацией того,
кто причинил мне боль, боль!
– Продолжай, я слушаю.
– Значит, ты помнишь ту Сьюзен и ее
письмо.
– Да, она написала, что Лили возродилась
в другой стране. Ой! – Я замолчала от потрясения. – Так вот почему ты
заставляешь меня видеть тот сон! Это страна, в которой я никогда не была и в
которой сейчас находится Лили. Ты хочешь, чтобы я в это поверила?
– Нет, – покачал головой он. –
Я просто хочу сказать тебе прямо в лицо, что ты так и не отправилась на ее
поиски.
– Новые выходки, у тебя их целая тысяча.
Кто тебе причинил боль? Кто стрелял из тех ружей, когда ты умер? Не хочешь
рассказать?
– Точно так Лев рассказал тебе о своих
женщинах, как он на протяжении всей болезни Лили менял одну девушку за другой,
чтобы утешиться. Отец умирающей девочки…
– Ты омерзительный дьявол! Я даже слов не
нахожу. А в свое оправдание замечу, что он действительно связывался с этими
девчонками на короткое время без любви, а я пила. Я пила. И толстела. Так оно и
было. Но теперь все это бессмысленно. Или ты именно это хотел услышать? Нет
никакого Судного дня. Я в него не верю. А с потерей этой веры я перестала
исповедоваться, перестала обороняться. Ступай прочь. Я включу проигрыватель.
Что ты тогда сделаешь? Сломаешь его? Но он у меня не один. Есть и другие. В
конце концов, я могу спеть Бетховена. Я знаю Скрипичный концерт наизусть.
– Не смей этого делать.
– Отчего же, или в твоем аду тебя ждут
музыкальные записи?
– Откуда мне знать, Триана? –
спросил он, внезапно смягчившись. – Откуда мне знать, как у них там
устроено в аду? Ты сама видишь, на какие вечные муки я обречен.