Лэшер - читать онлайн книгу. Автор: Энн Райс cтр.№ 243

Но если я не человек, то кто же? Ответа на этот вопрос я не знал. Воспоминания, связанные с моим происхождением и появлением на свет, доставляли мне невыносимые муки. То был позор, который я тщательно скрывал от всего света.

На протяжении первых лет, проведенных в Италии, периода, когда созревала и формировалась моя личность, я начал замечать, что за мной следят. По всей видимости, рядом со мной находились люди, знавшие обо мне всю подноготную. Я трепетал при мысли, что настанет день, когда они разоблачат мой обман.

Нередко на улицах Флоренции я встречал голландцев, которых нетрудно было узнать по приметным костюмам и шляпам. Вне всяких сомнений, эти люди следили за мной. Как-то раз в Ассизи прибыл англичанин, который провел в городе довольно длительное время и каждый день приходил в наш монастырь, дабы послушать мои проповеди. В ту пору стояли чудесные весенние дни. Рассказывая благодарно внимающей пастве о деяниях святого Франциска, я чувствовал холодный взгляд этого человека, неизменно устремленный на меня.

Я пытался бросить вызов этим соглядатаям, показать, что я не боюсь их. Сталкиваясь с ними, я смотрел им прямо в лицо. Иногда, заметив, что кто-то из них идет за мной по пятам, я резко поворачивался и устремлялся ему навстречу. Однако они неизменно спасались бегством. И неизменно появлялись вновь.

Иногда обуревавшие меня плотские желания вынуждали меня терзаться сомнениями. Вопрос о том, следует ли мне неукоснительно соблюдать наложенный на меня запрет, не давал мне покоя. Еще больше меня волновали возможные последствия моего совокупления с женщиной. Неужели я способен порождать монстров? В одном я не сомневался: мне следует поступать так, чтобы заслужить одобрение Господа. Тот, кто, потакая своим похотям, заводил любовницу или предавался мужеложству, избирал наиболее легкий путь. Тот же, кто, совладав с искушениями плоти, отказывался от телесных наслаждений, следовал тернистой стезей борьбы. Но на этой стезе ему не суждено было постичь одну из величайших загадок бытия.

Я избрал для себя тяжкий путь святого.

Я не позволил разгореться тлеющему во мне пламени сладострастия, и постепенно огонь потух, не оставив даже проблесков.

Вскоре о моем беспорочном целомудрии стали ходить легенды. Люди передавали из уст в уста, что я ни разу не взглянул на женщину с вожделением. Количество исцеленных мною больных увеличилось многократно, хотя я по-прежнему считал, что не способен к чудотворству и исцеляю лишь благодаря искусству врачевателя, которое приобрел за эти годы.

Но стоило мне победить одну страсть, как мною овладела другая. В то время имела широкое хождение идея, согласно которой благозвучное пение способно привлекать людские души к Христу не менее успешно, чем страстные проповеди. Вдохновленный этой идеей, я начал сочинять гимны и песнопения, с легкостью соединяя слова и мелодии, и распевать их на улицах. Дошло до того, что я стал предпочитать пение проповедничеству. Порой мне надоедало слушать собственный голос, провозглашающий простые истины. Но петь мне не надоедало никогда.

Люди уже знали, что ни одно мое уличное выступление не обходится без музыки — иногда я исполнял гимн, иногда под аккомпанемент лютни читал нараспев короткую поэму. Для меня то было подобием занятной игры, о которой никто более не догадывался, — мне любопытно было проверить, в течение скольких дней я смогу обойтись без пламенных речей и при помощи одного лишь пения сумею удержать внимание собравшихся.

Через десять лет после прибытия в Италию я принял посвящение в духовный сан. Это могло бы произойти гораздо раньше, будь у меня такое желание. Однако я намеренно готовился к столь важному событию без всякой поспешности, с превеликим тщанием. Почти все эти годы я провел в пути, пешком преодолевая значительные расстояния, встречаясь с людьми и неся им Слово Божие. Время не имело для меня никакого значения. Я чувствовал, что мне не следует торопиться навстречу своему уделу.

После того как я был посвящен в сан, остатки страха перед самыми опасными недугами покинули меня. Я пел для неизлечимых больных, которые нуждались в духовном утешении более, чем в уходе. Я входил в зачумленные дома, которые все прочие боязливо обходили стороной.

Однако не все в моей жизни было безоблачно. Тайная червоточина точила меня. Порой во сне я невольно вспоминал о своем рождении, о своей жуткой тайне, и всякий раз меня охватывал ужас. Я просыпался в холодном поту, садился, стряхивая с себя остатки кошмарного видения, и твердил про себя: «Нет, это невозможно». Потом я ложился вновь и, вперившись взглядом в темноту, сознавал, что привидевшийся мне томительный сон — правда. Да, в отличие от всех других людей, я не имел ни нормальной семьи, ни детства. Я — вовсе не тот, за кого меня принимают. И я снова с мучительной отчетливостью видел свою мать-королеву, темные воды реки, по которой мы с отцом спасались бегством, мрачные пейзажи горной Шотландии.

Иногда мне казалось, что после этих тяжких сновидений слежка, которую я давно уже замечал за собой, становилась более откровенной и количество соглядатаев прибавлялось. Пытаясь обрести покой, я внушал себе, что виной всему мое разыгравшееся воображение. Тем не менее тревожные мысли и воспоминания посещали меня все чаще, и мрачные тени, которые они бросали на мою жизнь, сгущались.

Признаюсь, меня нельзя было назвать монахом, безупречно соблюдающим все обеты. Если вы помните, молоко всегда оставалось моей излюбленной пищей. Дьявол часто искушал меня видением женской груди, переполненной молоком. Даже во время Великого поста я не мог обойтись без молока, и нарушение поста являлось самым тяжким моим грехом. Деревенский сыр я тоже очень любил и ел его пригоршнями. Мягкая, нежная пища неизменно возбуждала мой аппетит, но пристрастие к молоку и сыру было особенно сильным.

Как-то ранним утром я шел через поле, где паслись коровы. Рассвет лишь занимался, вокруг не было ни души. По крайней мере, мне так казалось. Подойдя к одной из коров, я с наслаждением припал к ее вымени и принялся с жадностью сосать теплое молоко.

Напившись вдоволь, я растянулся на траве, глядя в светлеющее небо. Поступок, только что мною совершенный, представлялся мне отвратительным и грязным. Одиночество мое нарушил пожилой крестьянин. Одет он был бедно, хотя чрезвычайно чисто и аккуратно, лицо его потемнело от многолетней работы на солнце.

Завидев меня, он что-то испуганно прошептал и бросился наутек. Вскочив, я поднял длинные полы своей рясы и побежал вслед за ним.

— Что ты сказал? — спросил я, без труда догнав старика. Злобно сверкнув глазами, он вновь прошептал что-то нечленораздельное — возможно, то было проклятие — ив следующую секунду умчался прочь с неожиданной для столь пожилого человека скоростью.