– Мы заберем все это с собой, – решительно произнесла
Меррик и тут же, спохватившись, добавила: – Если вы не возражаете. Эти предметы
сослужили свою службу. А саму постройку следует запереть, если вы собираетесь
держать данное мне обещание. Я хочу поехать с вами.
– Да, мы прикажем все здесь размонтировать.
Меррик вдруг взглянула на усохшую кисть, которую продолжала
сжимать в пальцах. Муравьи теперь переползли на ее руку.
– Положи ее обратно, девочка, – резким от испуга тоном
произнес я.
Она снова раз или два встряхнула кисть и послушно вернула ее
на прежнее место.
– Все это должно уехать с нами, – сказала она. –
Абсолютно все. Наступит день, и я достану каждую вещь, чтобы как следует ее
рассмотреть. – Она снова смахнула назойливых муравьев.
Должен признать, ее невозмутимость несколько успокоила и
меня.
– Разумеется, – вмешался в разговор Эрон. – Сейчас
все упакуют.
Он повернулся и подал сигнал служителям Таламаски, которые
стояли в ожидании на краю дворика за нашей спиной.
– На этом дворе есть еще кое-что. Я сама должна это забрать.
Меррик переводила взгляд то на меня, то на Эрона. Было
очевидно, что она вовсе не намерена нагнетать таинственность – ее действительно
что-то беспокоило.
Отойдя в сторону, она медленно направилась к одному из
сучковатых фруктовых деревьев, росшему в самом центре двора. Наклонив голову,
чтобы вступить под низкую зеленую крону, она подняла руки, как будто собиралась
обнять дерево.
В ту же секунду – хотя следовало бы догадаться и раньше – я
понял, в чем, собственно, дело.
С дерева спустилась огромная змея и обвила кольцами руки и
плечи Меррик. Удав!
Меня охватила непреодолимая дрожь отвращения. За все годы,
проведенные на Амазонке, я не смог полюбить змей. Как раз наоборот. Но я знал,
каковы они на ощупь, я знал, что значит ощутить в руках жуткий шелковистый груз
и испытать странное чувство, когда змея быстро обвивается кольцами вокруг
запястий.
Глядя на девочку, я все это вновь пережил.
Тем временем из густых зеленых зарослей донесся тихий шепот
зрителей. Именно для этого они здесь и собрались. Это был самый главный момент.
Змея, разумеется, олицетворяла собой божество вуду. Я знал это, но все равно не
переставал поражаться.
– Определенно она безвредна, – поспешил успокоить меня
Эрон. Можно подумать, он что-то знал! – Придется скармливать ей одну или
двух крыс, полагаю, но для нас она совершенно...
– Не важно, – улыбнулся я, видя, что ему не по себе, и
своими словами снимая с него ответственность. А затем, чтобы подразнить его
немного, а заодно хоть как-то разрядить тоскливую обстановку, добавил: – Тебе
известно, конечно, что корм должен быть живым.
Эрон пришел в ужас и с укоризной посмотрел на меня, словно
говоря: «Об этом можно было бы и помолчать!» Но он был слишком благовоспитан,
чтобы проронить хоть слово упрека.
Меррик что-то тихо говорила змее по-французски.
Затем она вернулась к алтарю и там отыскала черный железный
ящик с зарешеченными окошками со всех четырех сторон – не знаю, как лучше его
описать. Отворив одной рукой створку, громко заскрипевшую петлями, Меррик
поднесла к отверстию рептилию, и та, к нашему облегчению, медленно и грациозно
заползла в ящик и удобно устроилась внутри.
– Что ж, вот и посмотрим, найдутся ли среди вас смельчаки,
готовые понести змею, – обратился Эрон к помощникам из ордена, которые,
утратив дар речи, безмолвно взирали на происходящее.
Тем временем толпа начала редеть, люди потихоньку
расходились. В деревьях что-то зашуршало, над нашими головами закружились,
опускаясь на землю, листья. Но в глубине сада, скрываясь в густой листве,
продолжали порхать неугомонные птицы, разрезая воздух крошечными крылышками.
Меррик долго стояла, задрав голову, словно нашла в зеленом
пологе просвет.
– Думаю, я больше сюда не вернусь, – тихо сказала она
нам обоим, а может быть, самой себе.
– Почему ты так говоришь, дитя? – спросил я. – Ты
можешь поступать, как тебе вздумается. Приезжай сюда хоть каждый день. Мы еще о
многом должны с тобой поговорить.
– Все здесь в руинах, – Меррик тяжело вздохнула, –
а кроме того, если Холодная Сандра когда-нибудь вернется, я не хочу, чтобы она
нашла меня. – Взгляд Меррик, обращенный на меня, был спокоен. –
Видите ли, она моя мать и вправе взять меня к себе, так что я не хочу с ней
встречаться.
– Этого не случится, – ответил я, хотя никто на земле
не мог бы дать ребенку гарантию, что мать перестанет его любить, и Меррик это
знала.
Я мог лишь сделать все возможное, чтобы исполнить желание
девочки.
– Идемте же, – сказала она, – на чердаке хранятся
вещи, которые следует упаковать. И сделать это должна я.
Чердак представлял собой фактически второй этаж дома,
имевшего, как я уже описывал, очень крутую крышу. Там было четыре слуховых
окошка, по одному на каждую часть света, если предположить, что дом был
правильно сориентирован. Лично я этого так и не понял.
Мы поднялись по узкой черной лестнице в два пролета, а затем
вошли в помещение, благоухавшее такими тонкими ароматами древесины, что я
опешил. Несмотря на пыль, здесь царил уют и создавалось впечатление абсолютной
чистоты.
Меррик включила тусклую электрическую лампочку, и вскоре мы
уже стояли в окружении чемоданов, старых сундуков и кожаных саквояжей.
Классический багаж. Какой-нибудь антиквар пришел бы в восторг. А я,
ознакомившись с одной колдовской книгой, с нетерпением ждал, что увижу другие
экземпляры.
Но девочку интересовала только одна вещь, как она объяснила,
когда вынесла ее под болтавшуюся лампочку и опустила на пыльную балку.
Это был гобеленовый чемодан с кожаными уголками. Меррик
легко его раскрыла, так как он не был заперт на замок, и уставилась внутрь, на
лежавшие там несколько свертков. Они были обернуты тканью, точнее – ветхими,
отслужившими срок наволочками. Я сразу понял, что содержимое чемодана имеет
особую важность, но какую именно – не догадывался.
Я был поражен, когда Меррик на моих глазах, шепча короткую
молитву – «Радуйся, Мария», если не ошибаюсь, – взяла в руки один сверток
и, размотав ткань, достала удивительный предмет: зеленое лезвие топора, с обеих
сторон украшенное резными фигурками.