— Эх, и это благодарность людям, которые так преданно
служат государству!
Старший секретарь больше не придирался и в один миг принял
от меня дела.
Когда я минуту спустя опять вошла в кабинет заведующего, у
меня от усталости подкашивались ноги, а в глазах потемнело.
Решит Назым был занят уже другим делом. Под его руководством
слуги вытирали в комнате пыль. Он ругал их, заставлял по нескольку раз перевешивать
картины на стенах, а сам то и дело поглядывал в ручное зеркальце, поправляя
прическу или галстук.
Несколько фраз, которыми заведующий обменялся с пожилым
эфенди, по-прежнему сидевшим в углу комнаты, объяснили мне причину столь
тщательных приготовлений: в Б… приехал французский журналист Пьер Фор. Вчера на
приеме у губернатора Решит Назым познакомился с ним и его женой. По словам
заведующего, Пьер Фор был очень интересным человеком, и он надеялся, что
журналист обязательно напишет ряд статей под заголовком: «Несколько дней в
зеленом Б…».
Решит Назым взволнованно рассказывал:
— Супруги обещали нанести мне визит сегодня в три часа.
Я покажу им несколько наших школ. Правда, у нас нет такой школы, которую мы
могли бы с гордостью показать европейцу, но мы прибегнем к политическому
маневру. Во всяком случае, я надеюсь, нам удастся вырвать статейку в нашу
пользу. Хорошо, что здесь я. Случись это при моем предшественнике, мы бы с
головы до ног опозорились в глазах европейцев.
Я продолжала стоять у дверей возле ширмы.
— Ну, что еще, ханым-эфенди? — спросил меня
торопливо заведующий.
— Я сдала все дела. С формальностями покончено,
эфендим.
— Отлично. Благодарю вас.
Я стояла и смотрела на него.
— Благодарю вас, вы можете идти.
— Вы собирались распорядиться в отношении меня. Я имею
в виду новое назначение.
— Да… Но сейчас у меня нет вакантных мест. При случае
мы что-нибудь придумаем. Встаньте на учет в канцелярии.
Эти слова заведующий произнес торопливо и резко. Он ждал,
чтобы я поскорее ушла.
Вакантное место!
Эту фразу я часто слышала в Стамбуле в министерстве
образования. К сожалению, ее смысл был мне очень хорошо известен.
Раздраженный тон заведующего пробудил во мне странный
протест. Я сделала шаг к двери, намереваясь выйти, но в эту минуту вспомнила
про свою Мунисэ, которая ждала меня в гостинице в нашем маленьком номере,
забавляясь с крошечным козленком.
Да, теперь я была уже не прежней Феридэ. Я была матерью, на
которой лежала ответственность за судьбу ребенка.
И тогда я вернулась опять к столу. Я стояла, опустив голову,
как нищенка, просящая милостыню под дождем. В моем голосе звучали страх и
мольба.
— Бей-эфенди, я не могу ждать. Мне стыдно говорить, но
я стеснена материально. Если вы сейчас же не дадите мне работу…
К горлу подступил ком, глаза наполнились слезами. Как мне
было стыдно и горько!
Заведующий все так же раздраженно и нетерпеливо ответил:
— Я уже сказал вам, ханым: у меня нет вакансий. Правда,
в деревушке Чадырлы есть школа… Если хотите, отправляйтесь туда. Но пеняйте
потом на себя. Говорят, это ужасное место. Кажется, дети там занимаются в
сельской кофейне. Жилья для преподавателя нет. Если вы согласны, я назначу вас
туда. Если хотите лучшего места — терпите…
Я молчала.
— Ну, ханым-эфенди, жду вашего ответа…
Я слышала, что деревня Чадырлы во много раз хуже Зейнилер.
Но лучше было ехать туда, чем месяцами прозябать в Б… и подвергаться
всевозможным оскорблениям.
Я еще ниже опустила голову и не сказала, а скорее вздохнула:
— Хорошо, я вынуждена согласиться…
Но заведующий не услышал моего ответа. Неожиданно
распахнулась дверь, и ворвался возглас: «Идут!»
Решит Назым поспешно застегнул свой долгополый сюртук и
выскочил из кабинета. Мне не оставалось ничего другого, как только уйти. У
дверей я услышала французскую речь. Говорил заведующий:
— Входите, прошу вас…
На пороге появилась молодая женщина в широком манто. Увидев
ее лицо, я не могла сдержать возглас удивления. Супругой журналиста оказалась
моя старая подруга по пансиону Кристиана Варез.
Когда-то во время каникул Кристиана уехала с родителями во
Францию, там вышла замуж за своего кузена, молодого журналиста, и больше в
Стамбул не вернулась.
За эти годы она сильно изменилась, превратилась в важную
даму.
Услышав мой возглас, Кристиана повернула голову и тотчас
узнала меня, хотя мое лицо было закрыто плотной чадрой.
— Чалыкушу! — воскликнула она. — Моя
маленькая Чалыкушу! Ты здесь? Ах, какая встреча.
Кристиана была одной из тех девушек, которые любили
проказницу Чалыкушу. Она схватила меня за руки, вытащила на середину комнаты,
почти насильно откинула с лица чадру и расцеловала в обе щеки.
Представляю, как растерялся муж Кристианы, которого мне пока
еще не удалось увидеть, и особенно заведующий отделом образования.
Я поворачивалась к ним спиной, прятала лицо на плече
подруги, стараясь, чтобы никто не заметил моих слез.
— Ах, Чалыкушу, я могла допустить все, что угодно, но
никогда не думала встретить тебя здесь, в этом черном турецком чаршафе, со
слезами на глазах…
Наконец мне удалось взять себя в руки. Я хотела незаметно
накинуть на лицо чадру, но Кристиана воспротивилась. Она насильно повернула
меня лицом к мужу и сказала:
— Пьер, познакомься. Это Чалыкушу.
Пьер Фор был красивый шатен высокого роста. Правда, он
показался мне немного чудаковатым, но, возможно, это оттого, что я долгое время
жила среди тугодумов, которые в разговоре взвешивают каждое слово.
Журналист поцеловал мою руку и заговорил как со старой
знакомой.
— Я очень счастлив, мадемуазель. Вы знаете, мы вовсе не
чужие с вами. Кристиана столько рассказывала о вас!.. Она могла бы сейчас
совсем ничего не говорить. Я и сам бы узнал Чалыкушу. У нас есть школьная
фотография, где вы сняты всем классом вместе с воспитательницами. Помните, вы
еще положили подбородок на плечо Кристианы… Вот видите, как я вас хорошо знаю.
Супруги Фор, забыв про заведующего отделом образования, без
конца болтали со мной.
Неожиданно я повернула голову и увидела такую картину, что,
будь это в другом месте, я непременно расхохоталась бы. Вместе с гостями в
кабинет вошли еще несколько чиновников. Они образовали полукруг, в центре
которого стоял заведующий отделом образования. Слушая, как я говорю
по-французски, все изумленно пораскрыли рты, словно крестьяне, созерцающие
увлекательное искусство фокусника.