Часть первая
Б…, сентябрь 19… г.
Я училась в четвертом классе. Мне было лет двенадцать.
Как-то раз учительница французского языка, сестра Алекси, дала нам задание.
— Постарайтесь описать ваши первые детские
впечатления, — сказала она.
— Интересно, что вы вспомните?.. Это хорошая гимнастика
для воображения!
Насколько я себя помню, я всегда была ужасной проказницей и
болтуньей. В конце концов воспитательницам надоели мои проделки и меня посадили
отдельно от всех за маленькую одноместную парту в углу класса.
Директриса сделала внушение:
— Пока не перестанешь болтать и мешать своим подружкам,
пока не научишься вести себя примерно на уроках, будешь сидеть отдельно, вот
здесь — в ссылке.
Справа от меня тянулся к потолку здоровенный деревянный столб,
мой серьезный, безмолвный, долговязый сосед. Он без конца вводил меня в
искушение и поэтому вынужден был стоически переносить все царапины и порезы,
которыми награждал его мой перочинный ножик.
Слева — узкое высокое окно, всегда прикрытое наружными ставнями.
Мне казалось, его назначение — специально создавать прохладу и полумрак,
неизбежные атрибуты монастырского воспитания. Я сделала важное открытие. Стоило
прижаться грудью к парте, чуть-чуть приподнять голову, и сквозь щель в ставнях
можно было увидеть клочок неба, ветку зеленой акации, одинокое окно да решетку
балкона. По правде говоря, картина не очень интересная. Окно никогда не
открывалось, а на балконной решетке почти всегда висели маленький детский
матрасик и одеяльце. Но я была рада и этому.
На уроках я опускала голову на сплетенные под подбородком
пальцы, и в такой позе учителя находили мое лицо весьма одухотворенным, а когда
я поднимала глаза к нему, настоящему голубому небу, которое проглядывало сквозь
щель в ставнях, они радовались еще больше, думая, что я уже начала
исправляться. Обманывая так своих воспитателей, я испытывала удивительное
наслаждение, я мстила им. Мне казалось, что там, за окном, они прячут от нас
жизнь…
Пояснив, как надо писать, сестра Алекси предоставила нас
самим себе.
Первые ученицы класса — украшение передних парт — тотчас
принялись за работу. Я не сидела рядом с ними, не заглядывала через плечо в их
тетради, но я точно знала, о чем они пишут. Это была поэтическая ложь примерно
такого содержания:
«Первое, что я помню в жизни, — это златокудрая нежная
головка дорогой мамочки, склоненная над моей маленькой кроваткой, и ее голубые,
небесного цвета глазки, обращенные ко мне с улыбкой и любовью…»
На самом же деле бедные мамочки, кроме золотистого и
небесно-голубого, могли быть обладательницами и других цветов, однако эти два
были для них
обязательны, а для нас, учениц soeurs
[1]
, такой стиль считался
законом.
Что касается меня, то я была совсем другим ребенком. Матери
я лишилась очень рано, о ней у меня сохранились самые смутные воспоминания.
Одно несомненно, у нее не было златокудрых волос и небесно-голубых глаз. Но все
равно никакая сила на свете не могла заставить меня подменить в памяти
подлинный образ матери каким-нибудь другим.
Я сидела и ломала голову. О чем писать?.. Часы с кукушкой,
висевшие под изображением святой девы Марии, ни на минуту не замедляли своего
бега, а мне все никак не удавалось сдвинуться с места.
Я развязала ленту на голове и теребила волосы, опуская пряди
на лоб, на глаза. В руке у меня была ручка. Я мусолила ее, грызла, водила ею по
зубам…
Как известно, философы, поэты имеют привычку почесывать во
время работы нос, скрести подбородок. Вот так и у меня: грызть ручку, напускать
на глаза волосы — признак крайней задумчивости, глубокого размышления.
К счастью, подобные случаи были редки. К счастью?.. Да!
Иначе жизнь походила бы на спутанный клубок, который так же трудно
распутывается, как и сюжеты наших сказок о Чаршамба-карысы и Оджак-анасы.
* * *
Прошли годы. И вот сейчас, в чужом городе, в незнакомой
гостинице, я одна в комнате и пишу в дневнике все, что могу вспомнить. Пишу
только для того, чтобы победить ночь, которая, кажется, длится вечность!.. И
опять, как в далеком детстве, я тереблю свои волосы, опускаю прядь на глаза…
Как родилась эта привычка?.. Мне кажется, в детстве я была
слишком беспечным, чересчур легкомысленным ребенком, который бурно реагировал
на все проявления жизни, бросаясь в ее объятия. Вслед за этим неизменно
наступали разочарования. Вот тогда-то, стараясь остаться наедине с собой, со своими
мыслями, я пыталась сделать из своих волос покрывало, отгородиться им от всего
мира.
Что касается привычки грызть ручку, точно вертел с шашлыком,
этого, откровенно говоря, я объяснить не могу. Помню только, что от чернил губы
у меня постоянно были фиолетового цвета. Однажды (я была уже довольно взрослой
девочкой) меня пришли навестить в пансион. Я вышла на свидание с намалеванными
под носом усами, а когда мне сказали об этом, чуть не сгорела от стыда.
О чем я рассказывала?.. Да… Сестра Алекси дала нам задание:
вспомнить свои первые впечатления в жизни, написать сочинение. Никогда не
забуду: несмотря на все мои старания, я смогла написать только следующее:
«Мне кажется, я родилась в озере, как рыба… Не могу сказать,
что я совсем не помню своей матери… Помню также отца, кормилицу, нашего денщика
Хюсейна… Помню черного коротконогого пса, который гонялся за мной по улице…
Помню, как однажды я воровала из корзины виноград и меня ужалила в палец пчела…
Помню, у меня болели глаза и мне их закапывали красным лекарством… Помню наш
приезд в Стамбул с любимым Хюсейном… Помню многое другое… Но не это — мои
первые впечатления, все это было гораздо позже…
Совсем, совсем давно, мне помнится, я барахталась нагишом в
своем любимом озере среди огромных листьев. Озеро не имело ни конца ни края и
походило на море. По нему плавали громадные листья, оно было со всех сторон
окружено деревьями… Вы спросите, как может озеро с листьями на поверхности и
высокими деревьями вокруг походить на море?.. Клянусь, я не обманываю. Я сама, как
и вы, удивляюсь этому… Но это так… Что поделаешь?..»
Когда потом мое сочинение читали в классе, все девочки
поворачивались ко мне и громко смеялись. Бедной сестре Алекси с трудом удалось
успокоить их и добиться тишины в классе.
А ведь предстань теперь передо мной сестра Алекси, похожая
на обуглившуюся жердь в своем черном платье с ослепительно белым воротничком, с
бескровным прыщеватым лицом в обрамлении капюшона, напоминающего женскую чадру,
откинутую на лоб, с губами, красными, как гранатовый цветок, — предстань
она теперь передо мной и задай тот же самый вопрос, я, наверно, не смогла бы
ответить иначе, чем тогда на уроке французского языка, и опять стала бы
доказывать, что родилась, как рыба, в озере.