Среди присутствующих вдруг очутился и долговязый инженер
губернского правления общественных работ, приезжавший в Зейнилер вместе с
Решитом Назымом. Потом я узнала, что при гостях он был кем-то вроде
церемониймейстера. Думаю, инженер смутился, если только не забыл своих
упражнений по-французски в Зейнилер.
Но, боже, как страдало мое самолюбие: старая школьная
подруга увидела меня в таком плачевном положении. Однако что делать, чему быть,
того не миновать. Не желая, чтобы она вдобавок ко всему узнала еще и о моем
моральном унижении, я призвала на помощь всю свою смелость и оптимизм,
продолжала говорить бодро, громко и весело.
Наконец заведующий немного опомнился. Он сделал своими
крошечными ножками смешной реверанс и показал на кресло:
— Прошу вас сесть, не утруждайте себя…
Мне надо было уходить. Я шепнула Кристиане:
— Ну, давай прощаться.
Но Кристиана прилипла ко мне, как смола, и ни за что не
хотела отпускать. Настойчивость моей подруги не ускользнула от внимания
заведующего. Несколько минут назад он был со мной холоден и небрежен, а сейчас
склонился в глубоком почтительном поклоне и пододвинул кресло:
— Присядьте, ханым-эфенди, прошу вас.
Мы сели.
Кристиана все еще недоумевала, как я могла носить такой
старомодный чаршаф.
— Ах, Пьер, — говорила она мужу, — ты не
знаешь, какая это интересная девушка, наша Феридэ. Она принадлежит к одной из
самых благородных семей Стамбула. У нее такой изящный ум, такой чудесный
характер. Я была просто поражена, увидев ее здесь.
Слушать похвалы подруги мне было и приятно и немного стыдно.
Время от времени я поглядывала на заведующего отделом. Бедняга все еще никак не
мог прийти в себя от изумления. Что касается нахального долговязого инженера,
то он забился в угол и пожирал меня оттуда глазами. Я, конечно, не смотрела в
его сторону. Но вам знакомо неприятное ощущение, когда по вашей щеке ползет
букашка? Вот и я чувствовала, что его глаза, словно букашки, шарят по моему
лицу, и это мне все время мешало.
Для того чтобы удовлетворить любопытство Кристианы, мне
пришлось сделать следующее объяснение:
— Здесь нет ничего удивительного. Каждый человек
чем-нибудь увлекается, к чему-нибудь стремится… Вот и у меня появилась страсть:
школа. По призыву сердца мне захотелось работать в этом вилайете, посвятить
себя детям. Я довольна своей жизнью. Во всяком случае, это менее опасный
каприз, чем выходить в кругосветное плавание на паруснике. Удивляюсь, как ты не
можешь понять такой простой вещи!..
Мосье Пьер Фор с умным видом пробасил:
— Мне все ясно, мадемуазель. Несомненно, это тонкое
побуждение сердца прекрасно понимает и Кристиана. Она не может сразу
опомниться, вот и все. Из всего этого я сделал следующее заключение: в Стамбуле
есть новая плеяда молодых девушек, получивших западное воспитание. Они
принадлежат не к тому
поколению, которое, словно «разочарованные»
[74]
Пьера Лоти,
изводит себя бесполезной тоской, а к совершенно новому типу людей. Пустой мечте
они предпочитают действие. Оставив по доброй воле счастливую, спокойную
стамбульскую жизнь, они едут в дальние края, чтобы пробудить Анатолию. Какой
прекрасный, какой возвышенный образец самоотречения! И какая замечательная тема
для моей статьи! С вашего возволения, когда я буду говорить о пробуждении
турок, я упомяну и ваше имя, мадемуазель Феридэ-Чалыкушу!
Я забеспокоилась.
— Кристиана, если ты позволишь своему мужу упомянуть
мое имя в газете, я с тобой поссорюсь.
Пьер Фор по-своему истолковал мое желание остаться в
неизвестности.
— Ваша скромность тоже великолепна, мадемуазель! —
сказал он. — Считаю своим долгом подчиняться желаниям такой девушки, как
вы. Могу ли я узнать, в какой счастливой школе страны вы преподаете?
Я уже сказала: «Чему быть, того не миновать». Обернувшись к
заведующему отделом образования, я спросила:
— Где находится школа, которую вы предложили вашей
покорной слуге? Кажется, вы изволили назвать деревню Чадырлы…
Пьер Фор торопливо раскрыл записную книжку.
— Постойте, постойте… Как вы сказали? Чагырла или
Чанырлы? Мадемуазель, если представится случай, во время нашей поездки по
вилайету мы посетим прелестную деревню, дабы взглянуть на вас среди ваших
учеников.
Заведующий отделом образования вскочил со своего места. Я
взглянула на него. Он был красен как рак.
— Мадемуазель ханым-эфенди настаивает на том, чтобы
преподавать в деревне, — сказал он. — Но я лично считаю, что она может
принести куда большую пользу в качестве преподавательницы французского языка в
центральном женском педагогическом училище.
Я недоуменно посмотрела на заведующего. Он начал мне
объяснять по-турецки:
— Вы же не сказали, что окончили французский пансион и знаете
французский язык. Если так, положение меняется. Сейчас я буду ходатайствовать о
вас перед министерством. А пока не придет приказ, вы будете работать внештатно.
Завтра с утра приступайте к занятиям. Согласны?
Вот так всегда после неприятностей жизнь награждает человека
счастьем. Об этом как раз говорила любимая поговорка Гюльмисаль-калфы: «Если
пятнадцать ночей месяца темные, то остальные пятнадцать — непременно светлые,
лунные…» Но я никак не могла предполагать, что «лунный свет» проглянет в
кромешной тьме именно теперь, в такую неожиданную минуту.
И опять я думала о Мунисэ. Но на этот раз перед моим взором
предстала не бедная девочка, играющая с козленком в гостиничном номере, а
нарядно одетая барышня, бегающая с обручем вокруг цветочной клумбы в саду перед
красивым домом.
Когда мы расставались, Кристиана отвела меня в сторону.
— Феридэ, я хочу спросить про него. Ведь ты была
обручена. Почему ты не вышла замуж?.. Ты не отвечаешь? Где твой жених?
Я потупилась и тихо сказала:
— Прошлой весной мы потеряли его…
Мой ответ взволновал Кристиану.
— Как, Феридэ? Ты говоришь правду? Ах, бедная Чалыкушу!
Теперь мне понятно, каким ветром занесло тебя сюда.
Ее руки, сжимавшие мои пальцы, задрожали.
— Феридэ, ты ведь очень любила его, не так ли? Не
скрывай, дорогая. Ты не хотела признаваться, но это всем было известно.
Глаза Кристианы затуманились, словно она вспомнила какой-то
далекий сон.